должен быть, наверно, еще чернее и еще непроницаемее», – подумала Таня, первая входя в любезно распахнутую Альберти дверь. Кто-то изнутри распахнул перед ней вторую дверь, Таня шагнула на гладкий узорчатый ковер и сразу почувствовала себя неуютно в своем испачканном плаще с разорванным рукавом. Ее окружала музейная роскошь и музейная благоговейная тишина, но пахло не музеем, пахло, как в дорогом отеле. В нишах у стен и у прямоугольных колонн стояли матово блестящие черные фигурки с розовыми раковинами-светильниками на поднятых руках. Они отражались в зеркалах, и ей казалось, что со всех сторон на нее таинственно глядят удлиненные, как у древних египетских статуй, глаза. Зеркала повторяли отражения высоких ваз с синими и белыми ирисами, она поискала свое отражение, нашла его где-то далеко-далеко и беспокойно оглянулась, поскольку в этом отражении за ее спиной стоял кто-то незнакомый. Невысокий стройный человек в наглухо застегнутом темном костюме – очевидно, тот, который открыл внутренние двери, – явно ждал, пока она снимет плащ, чтобы принять его, он и руки уже приподнял.
«Еще не хватало остаться в джинсах и старом свитере», – с ужасом вспомнила Таня и сказала, поймав ободряющий взгляд Антонио Альберти:
– Нет, спасибо, я пока не буду снимать плащ.
Человек чуть отступил. – Как леди будет угодно.
«Тысяча и одна ночь», – отворачиваясь, подумала Таня.
– Это мои гости, – сказал Альберти, – они сейчас распишутся и я сам о них позабочусь.
Альберти куда-то повел их, причем Таня помнила, что ей все время казалось, будто Гердт чувствовал себя неловко, и она все время пыталась завязать с ним разговор. Она спрашивала его, на каких инструментах он играет, где он живет, можно ли попасть на его концерт. Музыкант отвечал с поспешной вежливостью, как будто был рад слышать каждый вопрос и рад ответить на него. Да, он играет в Чикагском симфоническом оркестре, ведущая скрипка… конечно, можно приехать и послушать, ему будет очень приятно. Но сам он не задал ни одного вопроса.
На переплете книги, которую ей протянул Альберти, стояла оттиснутая золотом монограмма «RSJ». Гадая, что бы это значило, Таня раскрыла книгу и записала свое имя и первый пришедший ей в голову адрес, числа она не помнила и времени не знала, их ей подсказал Альберти.
В лифте, не удовольствовавшись панелью с кнопками, на которых стояли буквы вместо цифр, она считала этажи по вспышкам света в овальных стеклах на дверцах, и насчитала их двадцать семь. Альберти сказал, что они проводят ее сейчас к Рози и что эта Рози посмотрит на ее ушибы. Пока они петляли по запутанным коридорам, Таня воображала себе эту Рози – рослую, улыбающуюся, в белоснежном переднике. У одной из дверей Альберти остановился и серьезно предупредил: – Не пытайтесь отсюда убежать; заблудитесь. – Он постучал, потом распахнул дверь и заглянул в комнату. – Ее здесь нет, – сказал он и обернулся к Тане: – Зайдите пожалуйста, Вам придется немного подождать.
Таня послушно переступила порог ярко освещенной комнаты. Рядом с огромной