от Рузвельта начинался ещё при Рузвельте, хотя сам Трумэн о кресле пока всего лишь мечтал. Но мечтал, подогреваемый трезвыми расчётами. Не своими, конечно: за него уже всё рассчитали – те, кому положено рассчитывать.
В отличие от Рузвельта, Трумэн и компания полагали, что с Россией надо вести себя «адекватно» и не затягивать с этим мероприятием, пока не стало поздно. Параметры сотрудничества с Москвой следовало пересмотреть, и самым радикальным образом. Этим «товарищам» курс Рузвельта на достижение взаимопонимания со Сталиным с последующим широким вовлечением Советов в мировые дела казался проявлением мягкотелости и недальновидности. Разумные компромиссы представлялись исключительно односторонними уступками. И кому?! Москве! Стране, которой самой «на роду написано» уступать! Потому что «quod licet Jovi!»
Именно по этой причине губы военного министра Стимсона всё реже навещали уши президента, и всё чаще переключались на уши вице-президента. Уши Трумэна казались им более восприимчивой и благодарной аудиторией. Вначале – как бы между прочим, а затем всё более настойчиво – Стимсон начал затекать в эти уши речами на тему сотрудничества с СССР. Затекание было своеобразным: «сотрудничество с СССР невозможно до перемен в советском строе в качестве непременного условия успеха такого сотрудничества».
Конечно, Стимсон в данном случае являл себя «избыточным максималистом». Да и сам максимализм плохо сочетался с суровой реальностью. Но линия обозначилась чётко. Даже не линия: курс! И все трое они – и курс, и линия, и Стимсон – пришлись по душе Трумэну. Он и сам придерживался такого мнения, и при случае делился им с другими. А так как случай выпадал по нескольку раз на день, то вскоре уже «все другие» были «в курсе нового курса»: «Если Россия не столкнётся с железным кулаком и сильным языком, произойдёт новая война».
Глава четвёртая
Соратники-оппозиционеры грешили против истины: президент был не таким уж и плохим – для «хороших парней». «Хороших», разумеется, в понимании Трумэна и Ко. Рузвельт предпринял немало шагов, которые вполне согласовывались с линией сторонников «жёсткого курса в отношении Москвы». Этот «товарищ» был вовсе даже не товарищ. Он был вполне нормальным дитятей своего класса: миллионером и выходцем из миллионеров. И, если он и являлся защитником «угнетённых и обездоленных», то лишь «угнетённых и обездоленных»… миллионеров.
Что же до Москвы, то президент далеко не всегда вёл себя «неправильно». Он не был ни «плюшевым», ни «розоватым», ни «марионеточным». Его вклад в общую копилку антисоветских настроений был не только не меньшим, чем у его оппонентов: преобладающим. Можно сколько угодно рассуждать о том, как он «дошёл до жизни такой», даже выставлять его «жертвой обстоятельств, козней друзей и недругов», но от правды не уйти: настигнет.
Примеры? Сколько угодно! Ещё в декабре