все карты на стол.
– Консумация брака произошла? – Абуд кинул этот вопрос Азаду, как последнюю соломинку, от всей души желая, чтобы он соврал, даже если уже случилось непоправимое.
Но благородные манеры воина-аморея и юношеское упорство проявились во всей красе.
– Да, – слова Азада прозвучали как приговор, который он вынес сам себе. Теперь он не жилец, уже по закону. Из Милат сделают вдову, если она понесла ребенка. Если это будет мальчик, то его отдадут в военный легион, а если девочка, то сможет стать Великой Жрицей Первого Государства по праву рождения. Глаза Зият-Сина закатились от безвыходности и собственной беспомощности, он уже не спасет сына. Абуд легонько кивнул головой, и двое из его охраны двинулись на Азада. Все шестеро братьев последнего оскалили свои сабли и выстроились стеной перед двумя. Чёрные плащи даже не думали останавливаться, и начался первый виртуозный танец двух культур: Южного Аморея и Вавилона. У вавилонян не было цели убить противников, у братьев Азада не было намерения выжить.
И тут в суматоху ворвались женщины, ревущая невеста влетела в зал и бросилась на шею Азаду, его мать и бабушка встали перед ним, готовые защищать его своими телами и выкрикивая проклятия на своем тарабарском в сторону вавилонян, обезумевшие от горя с большими стеклянными глазами. Танец с саблями прекратился, Абуд отозвал своих, ему всегда было невыносимо смотреть на боль матерей, меньше всего он хотел быть вестником смерти, но чаще всего им оказывался. Но выхода нет, он обязан отрубить голову Азада – таков кодекс всех времен и народов, но он не будет убивать сына на глазах матери.
В зал все пребывали и пребывали женщины, красивые, высокие, статные, все одетые в зелёные вуали поверх цветастых нарядов, очень откровенных для вавилонян, где женщины одевались скромнее, ибо климат был гораздо холоднее здешних мест. А тут все женщины носили короткий топ, обнажающей живот и руки, и длинную юбку или штаны-шаровары в пол. На руках и ногах множественные браслеты, а сверху с головы до ног прикрывает прозрачная ткань, которая не прикрывает по сути ничего, ни грамма бешенной красоты, которой обладает каждая женщина-аморейка, и молодая, и не молодая.
Золла, как и все женщины, слышала весь разговор от начала и до конца, ибо система труб под высокими потолками, построенная древними людьми, при помощи хитроумной эхолокации и акустики доносила каждое сказанное слово, даже шепотом произнесённое здесь, и в диванном зале и разносила по всему дворцу, храму и городу. Она, с разрывающимся сердцем, от глубокой скорби и тоски, смотрела на самую трогательную и безумно-мучительную сцену на свете: как царица Голез махает маленькими женскими кинжалами и с сумасшедшими глазами защищает свое дитя, зная, что он все равно умрёт, а она и не собирается жить, если её сына не станет. Как шестеро братьев встали единым фронтом и готовы пожертвовать собой ради родного человека, зная, что он умрёт в любом случае, с ними или без них. Как её родная сестра изо всех сил прижимает к себе своего возлюбленного в последний раз, надрывно