приближались две фигуры: моя жена и мой друг Гвидо Феррари. Ну, в этом не было ничего особенного, так и должно быть – разве Гвидо не был мне как брат? Он почти обязан в меру сил и возможностей утешать и поддерживать Нину. Но что это, что?! Не подвело ли меня зрение? Она лишь опиралась о его руку, чтобы не упасть? Или… С моих уст сорвалось проклятие, скорее напоминавшее мучительный стон! О господи, лучше бы я умер! Лучше бы я так и не открыл гроб, где покоился с миром! Что такое смерть, что такое пережитые мной в склепе ужасы по сравнению с обрушившимися на меня в тот миг страданиями? Память о них до сих пор жжет меня неугасимым огнем, и рука моя непроизвольно сжимается, стараясь прогнать прочь жгучую горечь тех мгновений! Не знаю, как я обуздал охватившую меня кровожадную свирепость, как мне удалось заставить себя оставаться неподвижным и безмолвным в своем укрытии. Но я совладал с собой. Я до конца досмотрел эту жалкую комедию и безмолвно взирал на то, как меня предавали! Я видел, как мою честь словно стальным клинком пронзили те, кому я верил больше всех, и все же ничем себя не выдал!
Они – Гвидо Феррари и моя жена – так близко подошли к моему убежищу, что я видел каждый их жест и слышал каждое произнесенное ими слово. Они остановились в трех шагах от меня. Его рука обвивала ее талию, а она небрежно обнимала его за шею, положив голову ему на плечо. Именно так она тысячу раз прогуливалась со мной! Она была одета во все белое, не считая яркого пятна около сердца – там красовалась роза, алая, как кровь. Цветок удерживала булавка с бриллиантами, сверкавшими в лунном свете. У меня в голове мелькнула дикая мысль, что вместо розы должна алеть настоящая кровь, а на месте булавки должен торчать кинжал! Но оружия при мне не было, и я молча смотрел на нее сухими глазами. Она была прекрасна, восхитительно прекрасна! Ни следа горя не отражалось на ее дивном лице, глаза ее, как и прежде, смотрели томным, ясным и нежным взором, губы осеняла детская улыбка, такая невинная и доверчивая! Она заговорила, и – о Боже! – от ее низкого чарующего голоса у меня голова пошла кругом и сердце екнуло в груди.
– Ах, глупый Гвидо! – мечтательно-шутливо произнесла она. – Вот интересно, что бы случилось, если бы Фабио не умер так своевременно.
Я с нетерпением ждал ответа. Гвидо тихонько рассмеялся.
– Он бы никогда ничего не узнал. Ты для него слишком умна, крошка моя! К тому же его спасало собственное тщеславие, он был столь высокого о себе мнения, что никогда бы и не помыслил, что ты можешь оказаться неравнодушной к другому мужчине.
Моя жена – безупречный алмаз женской верности – вздохнула с едва заметным волнением.
– Я рада, что он умер, – пробормотала она, – однако, мой милый Гвидо, ты так неосторожен. Теперь тебе нельзя столь часто навещать меня: пойдут разговоры среди слуг! И потом, мне нужно по крайней мере полгода соблюдать траур, а еще нужно обдумать множество других вещей.
Пальцы Гвидо перебирали драгоценное ожерелье, висевшее у нее на шее. Он наклонился и поцеловал