Бродхерст вдоль Колониального парка до пересечения со Сто пятьдесят пятой улицей.
Я оставил машину на углу бара Макомба и пешком прошел кварталом Гарлем-ривер. Симпатичные четырехэтажные домики стояли вокруг дворов и супермаркетов. Архитекторы времен Великой депрессии подошли к проблеме государственного жилищного строительства куда цивилизованнее, чем нынешние отцы города, столь возлюбившие жуткие бетонные глыбины, именуемые домами.
На Сто пятьдесят второй я нашел нужную дверь и осмотрел ряд медных почтовых ящиков, вделанных в кирпичную стену. На одном из них должна была быть фамилия Ножки и номер квартиры.
Дверь подъезда я открыл перочинным ножиком за две секунды, поднялся на третий этаж, осмотрел замок на Ножкиной двери и понял, что без набора болванок-вездеходов из моего дипломата делать тут нечего. Я сел на ступеньки лестницы, ведущей на следующий этаж. Что ж, подождем.
Глава 17
Долго ждать не пришлось. Вскоре послышалось натужное пыхтение Ножки, одолевавшего лестницу. Я затушил сигарету о подошву. Не заметив меня, Ножка опустил сумку на пол и принялся рыться в карманах в поисках ключей. Как только он открыл дверь, я перешел в наступление.
Не дав ему выпрямиться (Ножка как раз нагнулся, чтобы подобрать сумку), я одной рукой ухватил его за шиворот, а другой втолкнул в квартиру. Ножка повалился на колени, сумка шумно упала в темноту, как мешок, полный гремучих змей. Я включил верхний свет и запер дверь.
Сопя, словно загнанный зверь, Ножка поднялся на ноги и выхватил из кармана опасную бритву. Я переступил с ноги на ногу.
– Спокойно, старик, не дури – хуже будет.
Он что-то пробормотал и неуклюже подался вперед, размахивая бритвой. Я перехватил его руку левой рукой, сделал шаг вперед и врезал ему коленом в брюхо. Ножка сразу обмяк и, негромко охнув, сел на пол. Я слегка вывернул ему запястье, и он выронил бритву на ковер. Носком ботинка я пнул ее к стене.
– Глупо себя ведешь, Ножка, – заметил я, подобрав и сложив бритву.
Ножка сидел, схватившись за живот, словно боялся, что, если отпустить, он отвалится.
– Что тебе надо? – простонал он – Ты не из журнала.
– Я смотрю, ты умнеешь. Теперь бросай ныть и выкладывай все, что знаешь о Фаворите.
– Мне плохо. Ты мне внутри всё разворотил.
– Ничего, оклемаешься. Дать тебе на что сесть?
Ножка кивнул. Я подтащил поближе оттоманку черно-красной марокканской кожи и помог ему взгромоздиться на нее. Он все охал и держался за живот.
– Слушай, я тут ваши пляски видел в парке. И Епифанию с петухом. Что это еще за чертовщина?
– Обеа, – со стоном выдохнул Ножка, – вуду. Ты что думал, все черные баптисты?
– Так. А Епифания? Она тут при чем?
– Она мамбо, как ее мать была. В нее вселяются могучие духи и говорят с нами. Она с десяти лет в хамфо ходит. В тринадцать уже жрицей была.
– Это когда Евангелина заболела?
– Вроде того.
Я