наших чувств и сил.
– Что ж прежде?
– Прежде нам служить Венере! —
шепнул и разом свечи загасил…
Аллея Керн…
Возвышенные звуки
пришли потом, когда он был один —
здесь губы жадные, блуждающие руки…
– Мой бог!..
Как мог дожить он до седин,
когда кругом так беспросветно скучно,
и что другим полет его, размах…
«Там, в 50, и тело непослушно,
а здесь такое тело – прямо ах!
Случится, что женюсь, заматерею
и, верно, успокоюсь как-нибудь:
дом, дети…»
– Саша, назовут аллею
когда-нибудь… – Мой бог! какая грудь!
«Хотя бы 37, никак не боле,
и славы не скопить на пьедестал…»
Аллея Керн…
«Тогда и с этой ролью
смирюсь…» И шепот медленно стихал.
Одежды – прочь! И в пропасть, и в паденье,
всегда, как будто в самый первый раз!..
Уже потом:
– Грешим ведь…
– Про запас —
сначала опыт, от него – творенье.
– А пишется?
– Когда я с музой дружен,
как вот сейчас, с лихвою.
– Не спугни.
Затем какой-то стол, какой-то ужин…
– Не будет нагоняя от родни?
– Нет, но пора.
– Я провожу.
– Приличней
одной.
– Ах, деревенский этикет…
– Молва не врет – ты вправду фантастичен!
– И о тебе узнает мир – не свет.
Коляска у крыльца.
– Прощай!
– Прекрасно
все было…
– Да. Но больше не балуй!
– Ты знаешь, Аня, обещать опасно…
– Ах, ты наглец…
Последний поцелуй.
И вот ушла. Но в лунном обрамленье
еще он долго контур различал.
Уже шепталось «Чудное мгновенье»,
где умолчал…
Ах, разве умолчал!
Вглядитесь – он опять живой и пылкий,
и блеск в глазах в ответ на милый смех,
вчитайтесь – снова встречи на развилках
и взгляд не сверху вниз, а снизу вверх.
Ах, разве умолчал! Опять свиданья,
речей нескромных тайный шепоток,
и руки! руки! (нет вам оправданья!),
и сердца бешеного спущенный поток!
И вновь взыграет страстью каждый мускул,
покуда не прошла еще пора,
и чувственность опять приняв за чувство,
пробьется плоть на кончике пера.
Аллея Керн…
один… в тоске… в неволе…
тебя за сладкий миг благодаря,
еще он будет корчиться от боли,
деля судьбу героев декабря.
2. Премьера «Ревизора»
(1836 года января 18 дня)
Барон Розен гордился тем, что, когда Гоголь на вечере у Жуковского в первый раз прочел своего «Ревизора», он один из всех присутствовавших не показал автору ни малейшего одобрения и даже ни разу не улыбнулся и сожалел о Пушкине,