мог он скромно подойти под ручку,
молчать, надувшись, изредка вздыхать,
взорваться вдруг, себе ж устроив взбучку,
неистово ночами обладать,
затем уйти, не вызвав неприязни,
оставшись другом, а в иной приезд
себя (в который раз!) подвергнуть казни:
– Откуда барышня?!
– Да из соседних мест…
Все это отошло. Иные боли
морщинами на сердце залегли:
как убежать от цепкой царской воли?
как уберечь от сплетен Натали?
И вспомнилось:
– Он вами недоволен
и просит миром погасить раздор
сегодня же.
– Неужто я не волен
за честь свою вступиться, Бенкендорф!
– Ну, нет! – судил, кусая в злобе перья, —
я сам себе ответчик и истец!
Все рушилось: безденежье, безверье
и тот, в мундир обряженный, наглец…
– Нет, государь! – подумалось. – Репризой
не разрешиться шуточке, пока
бьет кровь в груди!
И вот уж колкий вызов
строчит послушно нервная рука.
4. Post Factum
(1837 года февраля …дня)
И я, поверенный случайный
Надежд и дум его живых,
Я буду дорожить, как тайной,
Печальным выраженьем их.
К утру прослышав о кончине,
весь день по городу бродил —
и вымер город, стал пустыней,
когда в нем Он уже не жил.
Толкались щеголи на Невском,
собрался свет на «Фигаро»…
Все то же – слова молвить не с кем,
не то, чтоб вывернуть нутро.
И не успел, все ждал чего-то,
три раза уходил назад,
вот, думал, сладится работа,
который Пушкин будет рад.
Разминулись, не познакомясь,
сошлись, друг друга не видав, —
зачем?
Чтобы продолжить повесть
законности свобод и прав
быть подцензурным, подсудимым…
И то – все лучше ль под замком,
чем, будучи любимцем мнимым,
от царской пули пасть ничком.
Да, царской! Он предпринял меры,
он обласкал, он оградил,
умело подтолкнул к барьеру,
когда терпеть не стало сил,
и кончено!..
С жандармом тайно
повозка двинется во тьму,
чтоб даже «подлый люд» кандальный
поклон не отдал бы ему,
чтоб развенчать в потомках память —
вот разве книги не в огонь…
И Лермонтов скрипел зубами,
и ногти в кровь впились в ладонь!
Так было безотрадно больно
от скрытных этих похорон,
что он судьею стал крамольным,
сам в черный список занесен.
Домой! скорей домой!..
Той ночью
стал полем битвы кабинет,
отмщением без проволочки,
да что таиться –