ли тебе, дитя, почему ты оказалась здесь?
Я не знаю, какого ответа она ждет, но внезапно преисполняюсь желания заслужить ее одобрение.
– Потому что вызвала недовольство моего супруга? – произношу наугад.
– Вызвала недовольство?.. – Настоятельница слегка фыркает, отчего нравится мне еще больше. – А я-то слышала, что он чуть в штаны не наделал от твоего вида!
Знакомый стыд обжигает мне щеки. Я опускаю глаза.
– Это не твоя вина, деточка, – произносит она до того ласково, что я готова заплакать.
А ведь я ни разу в жизни не уронила слезинки: ни под кулаками отца, ни когда Гвилло взялся меня калечить. И что же – несколько добрых слов из уст этой женщины, и вот я уже готова захныкать, точно младенец!
– Итак, расскажи мне, – произносит она, пододвигая поближе перо и чернильницу, – известны ли тебе обстоятельства твоего появления на свет?
Я отваживаюсь снова на нее посмотреть, но она не отрывает глаз от пергамента, по которому водит пером.
– Мне известно лишь, что моя мать не хотела рожать меня, – говорю наконец. – Она сходила к нашей деревенской ведьме за ядом, надеясь очиститься от плода… то есть от меня.
– Но ты все-таки выжила, – поднимает взор настоятельница.
Она говорит очень негромко, но в тишине комнаты эти слова обретают мощь крика.
Я смотрю прямо ей в лицо:
– Да, я все-таки выжила.
– И что, по-твоему, это может означать?
– Вы имеете в виду – помимо того, что я была обречена жить в потемках, уворачиваться от затрещин и вообще прятаться, чтобы не пугать людей попусту?
– Вот именно, – сухо кивает она. Потом наклоняется поближе, ее взгляд становится очень внимательным. – А не утверждал ли кто-нибудь, будто ты, Исмэй, родилась от семени Самого Бога Смерти?
Я осторожно киваю.
– Что ж, – говорит она, – после множества испытаний ты наконец здесь.
– Испытаний? – переспрашиваю я. – Так вот из чего состояла моя жизнь? Она была чередой испытаний, которые мне следовало пройти?
– Ты прибыла к нам хорошо закаленной, дитя мое, и не мне сожалеть о том, что тебе несладко пришлось. Добротно закаленному клинку нет равных.
– К нам – в смысле, к кому? – спрашиваю я и замираю всем телом, ожидая ответа.
– Ты обрела убежище в монастыре Святого Мортейна. Хотя, по правде говоря, Мортейн старше всех прочих святых. Он древнее даже Христа.
– Один из прежних богов, которых мы теперь называем святыми, – бормочу я.
– Да, – кивает она. – Это один из прежних богов, и Церкви от него не так-то просто отделаться. Теперь мы именуем Его святым, но, доколе мы Ему служим, Он не обращает внимания на то, как мы Его называем.
– Каким же образом можно служить Смерти? – спрашиваю я, гадая, не приведется ли мне до конца своих дней собирать на телегу-одрину трупы.
Взгляд монахини остался тверд.
– Мы просто исполняем волю Мортейна, когда Он, преследуя Свои неисповедимые цели, желает исправить