лицо и поверить не могу, что она способна на подобное коварство.
Монахиня вытирает руки льняным полотенцем и, подойдя к простому деревянному шкафчику, извлекает из него скляночку. Она ничем не украшена и далеко не так изящна, как тот хрустальный графин, но, вероятно, по хрупкости ему не уступает. Тем не менее монахиня сует ее мне в руки и направляет меня в угол помещения, за деревянную ширму:
– Опорожнись в нее, будь так добра.
Я с глупым видом рассматриваю склянку. Монахиня переводит взгляд на Аннит:
– Как ты думаешь, могла она еще и слуха лишиться?
– Нет, сестрица. – Лицо Аннит серьезно, она само почтение, но я чувствую, что девушка изо всех сил давит смешок.
Сестра Серафина вновь поворачивается ко мне.
– Писай! – произносит она несколько громче, чем следовало бы, – на случай, если Аннит ошиблась насчет моего слуха. – Надо, чтобы ты пописала в баночку! Тогда я смогу сказать, есть у тебя внутренние повреждения или нет!
Требование кажется унизительным, но Аннит ободряюще подталкивает меня локтем. За ширмой обнаруживается ночной горшок. Я задираю юбки, пристраиваюсь… остается молиться, чтобы струя попала в скляночку, а не мимо.
Монахиня вновь подает голос. Она говорит тихо, но мой слух отточен многими годами отгадывания, в каком настроении нынче пребывает папаша, и я отчетливо разбираю:
– Матушка уже испытала ее?
– Да, – отвечает Аннит. – Вином.
– Слава Мортейну! – В голосе сестры Серафины звучит искренняя благодарность, мне пока непонятная.
Я выхожу из-за ширмы и вижу на ее некрасивой физиономии подлинный религиозный восторг. Она забирает у меня скляночку. Ее глаза светятся восхищением: ни дать ни взять обнаружила, что я не просто овца, но призовая овечка.
– Аннит поможет тебе устроиться на одной из кроватей, а я пока приготовлю травяной чай, чтобы ускорить твое выздоровление…
И, продолжая улыбаться, она вновь склонилась над рабочим столом.
– Вот сюда. – Аннит ласково ведет меня под локоть. Кровать застлана такими чистыми белыми простынями, что меня охватывает ужас: сейчас я их замараю! – Снимай одежду, – приказывает Аннит. – Я тебе чистую сорочку принесу.
Я вспоминаю слова настоятельницы насчет послушания, но тщетно. Никак не могу заставить себя выполнить ее требование. А вдруг вид моих шрамов осквернит мнение, которое могла составить обо мне Аннит, – точно так же, как пыль с моей одежды запачкала бы чистые простыни? Я познакомилась с Аннит считаные минуты назад, но уже боялась утратить ее расположение.
Она подходит ко мне, в руках – обещанная сорочка. От чистого полотна пахнет лавандой. Она видит, что я еще не разделась, и ее лицо смягчается:
– Тебе помочь?
– Нет… – Я обхватываю себя руками. – Я просто… ну… как бы… Мое тело все в рубцах… оно уродливо… Я не хотела бы оскорбить…
– Что за чушь, – отвечает она и ласково гладит меня по руке. – Здесь, в монастыре Святого Мортейна, шрамы у всех есть!
Она отворачивается,