всё отпраздновал своё,
Прощай, старик, прощай!
Припасы, несмотря на жёсткую экономию, подходили к концу. Рацион стал, в основном, грибным. Похлёбка – с одной картофелиной и горсткой крупы, все остальное – зелень, травка всякая. Конечно, Егор Иваныч предлагал и угощал, но объедать хозяина, которому продукты доставлялись не на вертолёте, было стыдно. Ладно ещё, что последние дни, проведённые под гостеприимным кровом, оказались самыми плодотворными и удачными.
Но пришёл день, когда мы вскинули на спины опустевшие рюкзаки, подняли этюдники и сушилку, набитую сухими и свежими этюдами. «Наша» бутылка была выпита накануне, а утром прощального дня, обнялись мы с Егором Иванычем и…
И густой сумрачный лес точно проглотил нас.
Спуск иногда бывает тяжелее подъёма. На этот раз обошлось. Дожди не шли всю последнюю неделю, глина высохла, так что к подошве Полюда спустились быстро и без потерь. И снова дебри и бурелом. Прежней тропой не воспользовались – двинули напрямки, чтобы выйти к Ветлану. Как матрос-партизан Железняк, мы шли на Бахари, а вышли к Петрунихе. Зато оказались напротив Ветлана. Первым делом разжились продуктами, – перехватили продавщицу, уже закрывавшую магазин. И дальше повезло. Я сел писать красавицу-скалу, да что-то не заладилось: сколько ни старался, всё получалось не то, чего добивался. Однако мужику и бабе, подошедшим взглянуть, картинка поглянулась. Разговорились. Спросили, откуда, мол, объявился в этих краях такой «фотограф»?
– Из Молдавии мы, – ответил, заканчивая работу. – Туда и возвращаемся.
– У молдаван, наверно, зима-то сырая? – вдруг поинтересовался мужик.
– Да, – говорю, – промозглая.
– У нас с мороза краснеют, у вас синеют, – засмеялся он.
А баба, узнав, что нам нужно в Красновишерск, предложила подвезти. На чём бы, думаю? А она подогнала узенькую… пирогу! Стоя подогнала, работая шестом! Мы усомнились поначалу: уж больно ненадёжное плавсредство. Поднимет ли трёх парней, да ещё с грузом?
Петька полез первым. Неловкое движение – и лодка, кажется, готова тут же перевернуться.
– На то и название ей – душегубка, – улыбнулась тётка. – Моя долблёнка, наверно, последняя из таковских – из цельного, значитца, дерева. Теперича все больше из трёх досок ладят.
В общем, с опаской, стараясь не дышать, но погрузились.
Тётка отложила шест, отгребла кормовиком на стремнину и – что значит течение! – помчались мы, как борзая за лисой или зайцем.
Тётка оказалась говорливой.
Варягов не заинтересовал рассказ её о местной достопримечательности – «бумажном» комбинате, и она тут же поведала о делах, видимо, привычных для этих мест, то есть о беглых заключённых. О них мы слышали уже и от студентов-туристов, и от Егора Иваныча. Она и про «душегубку» свою упомянула лишь для того, чтобы поговорить о здешних страстях-мордастях.