ударило вас с непривычки, – безошибочно определил он.
Сергею казалось, что, глядя на него, холоп усмехается в длинный ус. Ах, как он ненавидел эту его манеру исподтишка подсмеиваться над всем подряд!
– Над чем смеешься, быдло? – прохрипел Милорадов, без сил опускаясь на широкую деревянную кровать, занимавшую почти половину комнаты.
– Да Бог с вами, барин, – глаза холопа испуганно округлились, но оправдываться Харитон не стал, сознавая бесполезность любых слов. Вместо этого он раздел хозяина, уложил в постель и обтер влажным полотенцем.
Тот при этом все порывался встать:
– Пусти, мне нужно идти, разыскать толмача, императрица ждет. Не выполним задание, – в Сибири сгноит! – Хорошо знакомый и всегда скрываемый им страх сейчас вылез наружу.
– Лежи, Сереженька, соколик, не в себе ты сейчас, – удерживал его не на шутку перепуганный слуга, – я сам все сделаю. И консульство найду, и толмача приведу, а императрица – далеко… подождет, куда ей деваться.
– Да что ты болтаешь, дурачина! – Сергей уже смеялся, держась руками за голову. – Кто подождет? Что ты найдешь? Ты ж по-итальянски ни бельмеса не знаешь!
Холоп, однако, был о себе более высокого мнения. Он без лишних разговоров изловил на лестнице чернявого итальянского мальчонку, показал ему новенькую денежку и жестами объяснил, что даст монету, если мальчик посидит с больным и проследит, чтобы компресс на его голове оставался холодным. Промедление было больше недопустимо, но вовсе не из-за болезненного состояния барина и не из-за его дел, и уж, конечно, не из-за императрицы, – оставшийся на шхуне багаж мог отправиться в Марсель, а вот это, с точки зрения добросовестного холопа, было совершенно непозволительно.
Харитон, хоть по-итальянски и не понимал, сумел и багаж со шхуны доставить, и консульство разыскать. Под вечер, когда он явился к хозяину вместе с толмачом, Сергей чувствовал себя уже немного лучше, помогли уксусные примочки, прописанные тем же Харитоном.
Даниил Киселев, секретарь и переводчик российского консульства, оказался здоровенным детиной с загорелым до красноты скуластым лицом и выгоревшими добела коротко подстриженными волосами. Брови и ресницы у него были ненамного темнее волос, нос вздернут и усыпан веснушками, глаза яркие, пронзительно синие. Короче, обладал он внешностью самой заурядной и где-нибудь на московском базаре мог бы затеряться в толпе. Здесь же, в Генуе, он не просто на целую голову возвышался над всем прочим мужским населением, он разительно выделялся.
Появившись в комнате, Киселев, казалось, занял в ней все свободное место.
– Батюшки! – воскликнул Данила Степанович, обнаружив своего нового начальника в столь плачевном состоянии. – Да за вами теперь глаз да глаз нужен!
Вяло поприветствовав его, Милорадов устало смежил веки. Появление этого верзилы внушило ему абсолютное спокойствие. Возвратилась былая уверенность в собственных силах. Уж с таким-то парнем