ближе состав подъезжал к Тбилиси, тем больше нервничал Деканозов. Никаких оснований для этого, вроде не было – как минимум, видимых – а на душе, словно «кошки скребли». «Кошками» отрабатывали невидимые основания: то самое «шестое чувство».
Владимир Георгиевич аккуратно прошёл едва ли не по всем вагонам: тот, в котором он ехал, находился предусмотрительно далеко от вагона-ресторана. Ну, для того чтобы «в дороге» иметь возможность «познакомиться с народом». Деканозов не исключал того, что кто-то возжелает «знакомства» с ним: для отказа себе в здравомыслии он был слишком поколочен жизнью и даже Лаврентием Палычем. А такое дефиле ни у кого не должно было вызвать подозрений: человек идёт в ресторан, откушать рюмочку-другую, в честь, так сказать, «прибытия».
По пути Деканозов основательно «прощупал массы», и не только обитателей плацкартных «островов», но и завсегдатаев СВ. Предлоги он и не репетировал: выручал экспромт. То есть, многократно проверенные жизнью «домашние заготовки».
Осмотр не выявил, как будто, ничего подозрительного: Владимир Георгиевич сразу бы вычислил «хвост», каким бы «деликатным» тот ни был. Но спокойствия на душе не прибавлялось. Почему-то вдруг, совсем некстати, вспомнилась судьба многих «товарищей по работе». В целом: как образ.
И это, несмотря на то, что «благодетель» Лаврентий Палыч заверил его в том, что вопрос смены власти – уже почти ответ.
– Всё будет закончено в ближайшие два дня, – напутственно сверкнул пенсне Берия. – Врачи клятвенно заверили меня в том, что нет никаких поводов для беспокойства по поводу исхода Сталина: изойдёт, как миленький! Так, что, Володя, можешь ехать спокойно. Когда ты доберёшься до Тбилиси, по вокзальному радио передадут не только о прибытии поезда, но и о «глубоком горе, постигшем весь советский народ».
И Лаврентий Палыч рассмеялся, неуверенно поддержанный в этом нервным хихиканьем Деканозова. Жизнь – в лице различных товарищей и господ – неоднократно обманывала Владимира Георгиевича: почему бы не сделать это ещё раз? Тем более что соучастием такого формата он пятнал себя впервые за биографию.
«Лучше бы я остался завхозом на радио! – «досрочно помянул себя» Деканозов, но тут же занавесил лицо скепсисом. И то: кто бы ему позволил остаться? И где: в стороне от эпохальных событий? Не Берия, так Маленков вспомнил бы о его пока ещё существовании. И последний вспомнил бы не для того, чтобы продлить это существование: в Кремле привыкли заканчивать начатое. Ни одна из жертв внимания кремлёвских вождей не выпадала из поля их зрения достаточно надолго.
Имелся и ещё один повод для самокритики – относительно «завхозьей доли»: ведь Деканозов сам позвонил Берии после того, как его «попросили из органов». Сам напомнил о своём существовании, а то и «недоработке» в части него.
Владимир Георгиевич невесело усмехнулся. Было ведь: «заступись, отец и благодетель»!