не огарки,
Тобою очарованные кварки
станцуют нам задумчивый бостон.
Пока живу – люблю, отвергнув тлен.
Пока люблю – дарю Вселенной шансы;
галактики кружат в игривом танце,
подолы задирая до колен…
– Красиво. Ты и вправду поэт.
Нежные лепестки её пальцев скользят, словно исследуют незнакомый материк.
– А ты помнишь небо?
– Да. И траву. И птиц.
– Счастливчик, – лёгкий, как весенний ветер, вздох, – а я – нет. Совсем маленькой была. Но вот воздух…
Да!
Я дышал всякими смесями и суррогатами: теми, что закачивают в баллоны скафандров, и теми, что наполняют корпуса кораблей. Я даже побывал в Музее Миров Империи; но трава там была из адаптированного пластика, пластмассовые птички пели на пластмассовых ветвях, и воздух такой же искусственный. Хотя состав газов выдержан до сотых долей промилле, не было главного – Запаха Земли.
Наверное, потому что его не существует нигде, кроме моей памяти. И, оказывается, её памяти – тоже.
– Счастливчик.
– Да. У меня есть воспоминания. И даже есть Мечта.
Тут я прикусил язык. Рано. Может, потом. Спросил:
– Как тебя зовут?
– Зачем? Мы больше никогда не встретимся.
– Ну почему же?
Я, солдафон, «равнодушный убийца» и «продажный берсерк», замер дольше, чем на секунду. И повторил:
– Почему же? Знаешь, я давно живу, многое видел. Но такое у меня – впервые. Ты – удивительная.
Смешок в темноте.
– Ты – лучшее, что было со мной, – сказал я.
Влажный поцелуй. Вздох.
– Нет. У меня слишком странная жизнь, я ничего не могу обещать тебе. Я и себе-то ничего не могу обещать.
– Подожди! Давай обсудим.
– Я в душ. Вернусь, и обсудим.
Я слушал, как она шлёпает босиком, как шуршит одеждой. Как льётся вода, омывая её кожу – нежную, гладкую. Горячую.
А потом хлопнула входная дверь.
Она ушла.
Не оставив ни надежды, ни имени.
* * *
– Вы опоздали на четыре минуты.
– Бывает.
– Господин Спрутс передаёт вам своё неудовольствие.
В другой раз я бы сказал, в какое именно отверстие он должен засунуть своё неудовольствие. Но сейчас я любил весь мир, в том числе этого нескладного секретаря, составленного из хромированных трубочек и стекла.
Я даже Спрутса сейчас любил. Триллионера, торговца рабами и наркотиками, наживающегося на всех способах убийств и саморазрушений.
И дело было совсем не в полумиллионе монет. Ещё пара таких предложений, и можно будет завязывать с наёмничеством. Тогда хватит на Мечту. Да, дело было не в нулях, а в жарком дыхании и протяжном стоне, которые до сих пор бродили в моей голове и заставляли глупо улыбаться.
– Извини, приятель. Эта ваша Миля… Задержался немного.
– Ваш конкурент тоже шёл через Милю, но не опоздал.
– Ладно.
– Сдайте