возрасте его нервные вопрошающие глаза психа становятся дерзкими и ледяными. По-свойски, с новым уважением, они скользят по сталинкам, окаймляющим площадь. Людей у подъездов, у магазинов, мельтешащих перед глазами, Алексей не видит.
– Ох, Алешка, мы с тобой как беженцы какие! – восклицает мама, вздыхая и осматриваясь. – Устала я! Вот здесь люди же живут! Смотри, – прямо в центре, метро рядом, а нам с тобой еще пилить и пилить.
– Никто там не живёт, ма, – Алексей насмешливо переводит взгляд на окна.
– Как это? Да нет, это же жилые дома. Живут, конечно же. Шумно, правда. Зато, знаешь, какие там потолки высокие!
– Ну-у-у. – сын морщится. – Живут вроде бы как. Но это случайность. На самом деле там никого нет.
Мама ставит на асфальт чемодан, смеётся и трепет Алексея по голове.
– А! В смысле там никого, никого, никого нет?
Алексей смотрит на крыши и мечтательно улыбается.
– Да. Там никого нет.
Житие отца Гермогена
Коротко расскажу об обстоятельствах моего появления в больнице. Был период, когда я впадал в долгие запои. Протекали они в скандальной атмосфере, с битьём посуды, выбрасыванием из окна бытовой техники, прочими безобразиями и заканчивались в разных угодьях и частных клиниках, под неадекватно дорогими капельницами. Это до поры до времени. Однажды я допился до суицидальной попытки и очутился в совершено обыкновенной больнице, в отделении психосоматики и мои женщины, мои неизменные няньки, мама и жена, ничего не предпринимали, чтобы меня оттуда достать. Со мной конечно, пробовали разговаривать, я имею ввиду врачей, приходил психиатр, надо было решать, что же со мной делать, но я не шёл на контакт. Все их прозрения на мой счёт я проигнорировал. Они отстали, перевели мою весьма разумную с виду персону в разряд заурядных психов и, подлечив мои раны, преспокойненько отправили в психушку, как это и принято делать в случае суицида. Таким образом, одним весенним утром я и проснулся в этой самой психиатрической больнице. Вернее, был разбужен церковными песнопениями, так как на соседней койке кто-то молился…
– От сна восстав благодарю ти, преславная вольнонравица, яко многия ради твоих вольностей и долготерпения не прогневалась на мя, лениваго, рыхлаго, ниже погубила мя с нищенством моим, но мужелюбствовала еси обычно и в нечаянии лежащего воздвигла мя утреневати и славословити вольницу твою….
Перевозили меня ближе к вечеру, на машине Скорой помощи. Я был расстроен, подавлен, а главное напичкан таким количеством успокаивающих, что так толком и не осмотревшись, провалился в глубокий наркотический сон. И вот выходило, что заснув накануне ещё до темна, я проспал до утреней литургии.
– Восставши от сна припадаю к беспрекладному благолепию твоему. Ум мой просвети, устне мои отверзи, уд мой вздыбь крепостию сугубой к лепоте твоей владычица…
Напротив меня сидел