для нас трофеи-самокаты,
Разные шелка да зеркала,
Если на ладони у солдата
Вся судьба Отечества была!
Вот он я, в пилотке и шинели,
В нашу пользу кончены бои.
И Москва – красавица, не мне ли,
Посвящает празднества свои!
Если смерть ушла как таковая,
Если я вернулся невредим, —
Значит, будем жить, не уставая,
И себя в обиду не дадим!
Быт его мирной жизни всегда был не налажен, но он привык обретать почву под ногами в деле, которым занимался, будь то работа проходчика метро, куда он в тридцатых годах пошёл по комсомольской путёвке, или довоенная работа на оборонном заводе, где собирали самолёты.
В те годы по вечерам он ходил в Литинститут и после занятий, вручив сторожу шкалик с закуской от «Елисеева», засыпал на кожаном диване директорского кабинета – ему некуда было идти в этом большом городе, где он работал, учился и писал стихи.
После войны он, наконец, решился прийти к девушке, с которой, больше по письмам, был знаком семь лет. Когда они встретились, то открыли континент взаимной Любви.
Своей единственной на всю жизнь жене он посвятил сто одиннадцать стихотворений, лирические поэмы и миниатюры, которые дарил за столом, на прогулке или записывал в дневнике, если в тот час её не было рядом.
Для неё же он стал главным ребёнком, которому она посвятила жизнь без раболепства и упрёков – так, как могут поступать только ангелы и мудрецы.
Недаром есть такая аксиома: «устраивая своё сердце, устраиваешь мир», и друзьям было отрадно в кругу их счастья.
Они расстались на земле только через полвека. Ненадолго, чтобы вскоре быть снова вместе —уже навсегда…
Литературный институт для отца был особым местом. Здесь он встретил учителей, которых до конца жизни чтил как небожителей. Этот институт для него был и оставался храмом, где он потом уже сам «священнодействовал», руководя поэтическими семинарами.
Его вера в построение рая на 1/6 Земли была неколебима. И он служил этой идее.
— Настоящие вещи, — наставлял он своих семинаристов, — начинаются с преодоления самого себя и с огромной мобилизованности. Правда не терпит неправды, и только с этим чувством надо идти вперёд и брать новые высоты. И писать надо тонко, словно в руках у тебя – гусиное перо, о чём бы ты ни говорил.
Осень
Русская,
Синяя,
Озимь —
Хрусткая,
В инее.
Сколько грусти
И прелести
В этом хрусте
И шелесте!..
В Литинституте он выпестовал сотни учеников. Всех помнил и ревностно защищал. За годы учёбы они нередко собирались у него дома или на даче. И, обсуждая стихи у костра, отец часами беседовал с ними обо всём на свете. Он утверждал, что человек должен быть устойчив, только тогда он сможет помочь и себе,