местами до обидного непотребно, что девки его попытку наладить с ними диалог восприняли по-своему, и уже к вечеру того дня во всём поселении чихвостили этого чужеродного гада на чём свет стоит.
Со временем привыкли к его дурацким шуточкам и похабной сальности неотёсанного мужлана и стали огрызаться всем девичьим сборищем. Благо зубоскалов разделяла река, словно горная пропасть и никто не торопился её пересечь, чтобы наказать обидчика физическими аргументами.
Постепенно эти посиделки вошли в норму. Девки от скуки часто приходили к своему берегу и голосили, вызывая рыжего на языкастое состязанье, и он выходил. Всегда. Правда, только при одном условии: если девки приходили одни, без пацанов. При пацанах он никогда к ним не показывался.
Эх, знали бы тогда девоньки, что его дед к ним выгонял чуть ли не струганой палкой и всякий раз приговаривал: «Иди, чеши язык, непутёвое ты создание. Язык – это тоже оружие и иногда по острее меча будет. Глядишь, помянешь меня после, добрым словом». Кайсай психовал, ругался с дедом, но подчинялся. Надоели ему эти бестолковые дуры хуже горькой редьки в плесени…
На следующий день, после того как выпроводили дебоширов в касаки, Кайсай впервые средь бела дня появился в поселении. Да как! Верхом на боевом коне, увешанном золотыми бляшками, с изысканным седлом нездешней работы, с притороченной к нему короткой пикой и арканом конского волоса.
Сам, разодетый в кожаный панцирь и в ордынские штаны, сшитые в обтяжку, заправленные в короткие мягкие сапожки, где из голенища каждого торчал засапожный нож с выточенной резной рукоятью белой кости. Опоясанный золотым поясом с ладно пристроенным акинаком в кожаных ножнах, а с другой стороны, поблёскивал богато убранный кинжал, в красивом узорном окладе, явно творение иноземной работы.
В поводе вёл коня попроще, гружёного на седло мешками с привязанной поклажей, там же торчал лук странной конструкции и наглухо закрытый колчан. На голове колпак с длинным острым концом, свисающим на спину, где пряталась его рыжая коса.
Шёл он медленно, расслаблено, будто выставляя себя напоказ. Народ на него посмотреть со всех щелей выползал как на невидаль. Воина в полном боевом обвесе не многим приходилось видеть, да и сам по себе рыжий вырос писаным красавцем, было на что девкам глаз положить и повздыхать, покусывая губки.
Вот тогда-то мать Кулика и бросилась перед ним в придорожную пыль. Пала на колени и взмолилась воину, чтобы взял с собой её сына, тоже собравшегося отправиться в касаки, что, мол боязно одного отпускать по пути погибшего отца, да и совсем неготового к ратному делу. Почему-то уверенно решив, что Кайсай не простой пацан и не то что про него бабы судачили, а какой-то особенный, и что надо непременно упросить его побеспокоиться о сыне.
Скорей всего её впечатлил вид статного воина, хотя по возрасту этот воин был не на много старше её Кулика. Но то, как одет и ладно обвешан оружием, да как при этом держался ни надменно, ни хвастаясь, а как-то просто и уверенно, словно всю жизнь в седле