светлые волосы, горделивые губы, страстность («огонь взгляда»)…
В этом описании Цветаева прямо отсылает к гоголевским паннам из Тараса Бульбы и Вия (1835), образ которых становится архетипическим для цветаевского мифа о польке:
А наряды! Но только гоголевскому – ничьему больше! – перу описать их, и как бы мне ни хотелось, прекращаю: две прославленных польских панны: панна из «Вия» в гробу (обернувшаяся – колдуньей) и та, из «Тараса Бульбы», Андриева, на очи и кудри которой взглянув, «погиб казак»255… – они останавливают мое перо256.
2. «Родились мы, шею не сгибая»: польская бабушка и «Бутырка»
Затем образ польки возникает у А. Цветаевой спустя 27 лет, когда она находилась в Бутырской тюрьме (с сентября 37-го по январь 38-го) (см. фото Цветаевой из следственного дела, илл. 2.)257, где были написаны многие ее стихи, которые прекратились в 1943 г., когда до нее дошла весть о гибели сестры. Цветаева находилась вместе со 170 женщинами в общей камере, рассчитанной на 40 человек. Стихи писались в уме, без записи, так как записывать что-либо в тюрьме было запрещено: «Все повторяла, день за днем, отвернувшись к стене, – это счастье, что я у стены лежала! Если бы между женщинами – вряд ли бы я это смогла!»258.
Именно в этот тяжелый период 42-летняя Цветаева пишет стихотворение, посвященное ее польской бабушке под названием Моей бабушке по матери-польке, Марии Бернацкой (которую не видела, которая была красавицей и умерла 27 лет). Оно было вызвано встречей Цветаевой с находившимися в тюрьме «польскими женщинами»259 – с Марианной Ямпольской (стихотворение завершает цикл стихов, посвященный ей) и Раисой Мамаевой260.
Стих начинается с той же звукоподражательной птичьей метафоры в восприятии польского языка:
Птицы ли тебе нащебетали
Польских прадедов моих язык?
Или шелковым огнем в тебе смешались
Шелест плещущих знамен и стали
Свищущий сереброкрылый крик?261.
Польская речь раскрывается здесь не только через птичью семантику, но и – польскую борьбу за свободу и независимость («знамен и стали»)262, о которой А. Цветаева нигде прямо не упоминает. Об участии в Польском восстании 1863–1864 гг.263 трех сестер Бернацких пишет М. Цветаева в письме к Буниной от 28 августа 1933 г.: «[…] моя бабушка 12 лет вместе с сестрами 14-ти и 16-ти264 во время польского восстания в Варшаве прятала повстанческое оружие (прадед был на русской службе и обожал Николая I)»265. Этот же факт М. Цветаева указывает и в записной книжке того же месяца, скорее всего, узнав о нем от своих родственниц в Русском доме: «Обе польки Соня и Леля прячут оружие. Дед постав<ил> на колени и они покля<лись> что они не будут. Но дед испугавшись просил перевод в Москву». Именно это польское свободолюбие М. Цветаева осознает в себе как унаследованную