нет. Ни рук, ни лица, лишь очертание тела: голова скрыта подобием капюшона, жёсткий воротничок почти беспомощно болтается во тьме. Сутана молчит, стоя передо мной, я вижу, что она легонько качается в воздухе. Полы – чуть влево, полы – чуть вправо.
Моя очищенная пустота срывается в обрыв, и на её место встает неудержимый, почти дикий страх.
Что же ты висишь? Что молчишь?
У меня дрожат руки, мне хочется схватиться за деревянную спинку позади, но тело не повинуется, заворожённо стоя перед чёрным молчаливым одеянием. Ожидание становится невыносимым; у меня получается дёрнуться в сторону, и мельком глаза я в ужасе вижу, что сутана дёргается тоже.
– Ах ты дрянь, Скофилд, ах ты дрянь!
кто это сказал кто это сказал
Падаю в пропасть, как Алиса, и слышу, как кричит девичий голос. Откуда он мне знаком?
Перед глазами мелькают цветастые подушки, красные, белые, жёлтые, зеленые, пёстрые-пёстрые, плывут рыбы… рыбы рыбы рыбы ПЛОТВА, плотва, которую я ловил с отчимом на Иллинойсе, когда мне было пятнадцать или восемьдесят семь, не помню, не помню… Красноперая плотва! Такой не бывает, а она всё плывёт передо мной.
Пёстрый, быстрый поток закручивается, закручивается и…
Я смотрю, как ледяная вода, закручиваясь и закручиваясь, исчезает в сливной дырке. Подставляю ладонь под воду – холодно – и на душе так же. Ненавижу кошмары. За эти полусутки я совсем свалился в сюрреализм, пора потихоньку всплывать.
Издательство распахивает двери, и я вплываю в него с липким ощущением, будто нынешний день вовсе не будет дерьмовым. Обычно, конечно, наоборот, но в эту минуту мне кажется, что всё говно во мне и в том, что вокруг меня, просто вытекло в огромную помойную яму и засохло там до поры. Я молча скольжу по холодному полу, и меня постепенно накрывает благодушное отстранение от всего, что произошло недавно. Джимми, маленький трансвестит, проституцкий смех, ночной крик, попытка изнасилования со стороны Эшли, сутана… Всё проносится мимо, как косяк красноперых рыбок.
Странная полууверенность сжимает мне сердце и заставляет его чуточку улыбнуться. Я даже окидываю Келли ласковым взглядом. Келли – моя помощница, девушка очень хорошенькая, но навязчивая, слезливая и шумная. Когда она впервые ко мне прибежала, в моей голове затрепетали смутные мысли о соблазнении, а приглядевшись, я плюнул. Теперь лишь держу её поближе и хорошо плачу за невообразимую расторопность, честность и отличную память, порой искренне и справедливо сердясь, но не слишком: Келли – маленький маячок в мире бесконечных совещаний и нескончаемых дедлайнов. Коря её за суетливость, я всегда бываю безмерно благодарен за точные уведомления о том, на кого и почему мне сейчас следует орать.
Сейчас же, задержав на ней подобревший взгляд, я немедленно попадаю в зону риска, и вот она уже встаёт и несётся ко мне со своим жирным ежедневником.
Снова едва не плачет.
– Доброе утро! Доброе утро, сэр! Ах…
– Привет. – Я внимательно на неё смотрю. – Что опять случилось?
– Как