Но ярость?!
Ему такого ощущать не приходилось, и этого он себе никак не желал. Ни по отношению к другим, и уж точно ни по отношению к себе самому.
Если бы она его не попросила… Если бы не подняла на него свои большие бездонные глаза, не прошептала задыхающимся шепотом «Поцелуйте меня», он никогда бы этого не сделал. Это была очень слабая отговорка – он это знал, – но было некоторое утешение в том, что не он заварил эту кашу.
Некоторое, но не слишком большое. Несмотря на все свои грехи, лжецом он не был.
– Мне жаль, что я попросила вас об этом, – натянуто проговорила она.
Он почувствовал себя подонком.
– Я мог не согласиться, – отозвался он, но далеко не так великодушно, как должен был бы.
– Очевидно, я неотразима, – пробормотала она с грустной улыбкой.
Он бросил на нее пронзительный взгляд. Потому что она была в самом деле неотразима. У нее было тело богини и улыбка сирены. Даже теперь ему требовалась вся его сила воли, чтобы не схватить ее в объятия… швырнуть ее на землю… и целовать, целовать, целовать…
Он содрогнулся. Куда все это может его завести?
– Вам нужно идти, – сказала она.
Он сделал широкий жест рукой:
– После вас.
Глаза ее расширились.
– Я не пойду назад первой.
– Неужели вы думаете, что я отправлюсь туда, оставив вас одну на пустоши?
Она подбоченилась:
– Вы целовали меня, не зная моего имени.
– Вы сделали то же самое, – бросил в ответ он.
Она возмущенно ахнула, и Себастьян почувствовал непонятное удовлетворение от того, что победил в их словесной перепалке. Что тоже было весьма тревожно. Он обожал эти шутливые дуэли, но, Господи, они были для него чем-то вроде танца, а не таким никому не нужным состязанием!
Какой-то бесконечный миг они смотрели друг на друга, и Себастьян не знал, хочет ли он, чтобы она со злости выпалила свое имя и потребовала, чтобы он назвал свое.
Он подозревал, что в ее голове крутятся те же мысли.
Но она ничего не сказала, только смотрела на него сверкающим взглядом.
– Несмотря на мое недавнее поведение, – наконец произнес он, потому что хотя бы один из них должен был вести себя по-взрослому, и он подозревал, что эта роль отводится ему, – я джентльмен. И потому не могу бросить вас одну в этой глуши.
Ее брови взлетели вверх, и она удивленно взглянула на него:
– Вы называете это глушью?
Он начал задумываться, что, собственно говоря, такого есть в этой девушке, что сводит его с ума. Потому что она, прости Господи, умела вызвать досаду, когда принималась возражать.
– Прошу прощения, – произнес он снисходительным тоном аристократа, более похожим на его обычную манеру и потому позволившим ему снова почувствовать себя самим собой. – Я, несомненно, оговорился.
– А что, если эта парочка все еще… – Она умолкла и растерянно махнула рукой в сторону лужайки.
Себастьян досадливо вздохнул. Если бы он был один