самом деле, – Пашка, просыпающийся с каждым мигом все больше, уселся на полу по-турецки, с любопытством вглядываясь в немца, – О каких звездах ты говоришь, Вольф? Да и вообще, может, поведаешь, как оказался здесь и что с тобой случилось… И кто, кстати, тот друг, про которого ты говорил?
Молодой человек нахмурился, явно прикидывая, с чего начать рассказ и как сделать его в своих устах более или менее емким. И, желательно, понятным.
– Наш полк был… – он на миг замялся, затем осторожно продолжил, – Убит. Мы остались двое, бежали. Я думал, мы скажем о контузии…
– Стоп! – Марк, честно послушавший несколько секунд нового знакомого, не выдержал, – Давай-ка мы начнем еще раньше. Вольфганг… какой, по-твоему, сейчас год?
Воцарилось молчание. Немец смотрел на вопрошающего с явным недоумением, не понимая, как это год может быть «по его». Год – он же год и есть, он для всех одинаков!
Тата с Пашкой переводили взгляды с одного из собеседников на другого, не совсем понимая не столько вопрос, сколько причины, побудившие Марка его задать. Не понимая серьезности на лице того, не понимая сосредоточенности в его глазах… Он что, всерьез полагает, что немец выпал из времени и свалился точно на ступени лестницы, в никому не известной башенке, куда занесло только их? Но это же абсурд! Понятно, конечно, что тут творится что-то странное, да и то, каким образом Вольф сумел за одну ночь вполне сносно выучить русский язык представляет загадку, но не надо же доходить до сумасшествия! Наверняка все объяснимо, сейчас Марк сам…
– Тысяча девятьсот сорок третий, – медленно, с видимым трудом подбирая слова, выговорил Вольфганг и, моргнув, нахмурился, – Разве ты не знаешь? Скоро Рождество… – по губам его мелькнула слабая тень улыбки.
Ребята медленно переглянулись; Марк оставался все так же каменно-серьезен.
– А если я скажу тебе… – неспешно начал он, – Что сейчас май две тысячи двадцатого года? Что война закончилась семьдесят пять лет назад победой русских? Ты помнишь об этом?
– Помнить?.. – Вольфганг, глядящий на собеседника, как на сумасшедшего, слабо усмехнулся и покачал головой, – Как помнить, это невозможно! Сейчас сорок третий год, бои идут по всей Германии, русские теснят нас… – он неожиданно померк и опустил голову, – Хочу, чтобы это кончилось…
– Но все это давно кончилось, – Тата, вступая в беседу, сдвинула брови, недоверчиво вглядываясь в немца, – Вольф… Марк говорит правду – сейчас две тысячи двадцатый год, конец мая, а в начале его отмечали семьдесят пять лет со дня победы! – она вздохнула и сочувственно покачала головой, – Ты, должно быть, упал, сильно ударился, у тебя в голове перемешалось…
Пашка, ошарашенный не меньше, только рукой махнул.
– Это ж как надо было приложиться… – буркнул он и, окинув долгим взглядом мундир немецкого офицера, продолжил допрос, – Почему у тебя кровь на форме?
Вольф, словно почувствовав в этом парне более адекватного собеседника, перевел взгляд на него, слегка пожимая плечами.
– Я ранен. Немного. Фридрих