вот вы о чём! Удивляюсь, как вы любите слово «безделица» при всей вашей не проходящей деловитости, – она попыталась нахмуриться.
– Кроме слов, нет верных средств называть вещи своими именами.
Ирен снова взялась за локон.
– Баронесса Фредерикс по секрету сказала, что ваше новое увлечение на сей раз никому не удалось разгадать. Вы и со мной не поделитесь, Жоржи?
Он покачал головой, не сводя с неё слегка насмешливого взгляда.
– Я так и думала: сплетни.
– Не более.
– А как вам новое увлечение нашего маркиза? – она ловко щёлкнула пальцами, как это делал маркиз.
– Которое?
– Смеётесь? Все заметили, а вы – нет?
– Не верьте никому, дорогая Ирен. Ольгой Топориной может увлечься географ, но не маркиз де Шале – она слишком незаметна.
– И всё же вы заметили это.
– Только потому, что она стала объектом его внимания.
– И всё равно я его не понимаю. Бедная Луиза!
Губы князя дрогнули в кривой улыбке.
– Я, конечно, не испытываю к Луизе дружеских чувств, – почти весело сказала Ирен, – но, признаться, не ожидала, что маркиз готов так насолить ей.
– Бросьте, мадам, в сплетнях истины не найти.
– А вы знаете истину? Жорж, дорогой, что же вы мучите меня…
Артемьев поменял положение тела и стал разминать затёкшую руку.
– Жоржи… А впрочем, какое нам до них дело. Я теперь так редко вижу вас…
…Кантелли долго не задержалась. Она знала, что Георгию предстоит дежурство во дворце, и что он не любит, когда его вынуждают лишний раз смотреть на часы. Знала, что снова приедет к нему, и всё будет так же. Он устанавливал правила, которые по привычке никто не оспаривал.
Софи влетела к отцу в кабинет, когда он собирал в папку какие-то бумаги. Пьер, бежавший за ней, резко затормозил в дверях и поспешил спрятаться, пока отец не увидел.
– Папа! Папочка! Он хочет ударить меня! – завизжала Софи, прячась за письменный стол. – Спаси меня, папочка!
– Мне некогда.
– Пьер бежал за мной до самого вашего кабинета, – пожаловалась она, выходя из убежища.
– Может, есть тому причина?
Софи увидела в дверях голову брата, и, снова завизжав, повисла на руке отца. Папка с документами упала на пол, несколько бумаг выскользнуло из неё. Артемьев, не проронив ни слова, отстранил от себя дочь, но не успел наклониться за папкой, как Софи уже подняла и её, и выпавшие бумаги.
– Прости меня, папочка. Ты же не сердишься на меня? Не сердишься? – девочка заглядывала в его глаза, пока он не улыбнулся.
– Ну, иди ко мне, моё сокровище, – Артемьев присел на стул.
Софи, прильнув к нему, провела пальчиком по серебряному шитью на мундире.
– И как скоро вы вернётесь? – она говорила отцу «вы» только тогда, когда этого требовали обстоятельства, или когда хотела придать словам особую весомость.
– Завтра; и надеюсь, мадемуазель Жаклин не будет жаловаться на вас, – князь поцеловал дочь, уже забравшуюся к нему на колени.
– Пусть