то ли ей начать испаряться прямо здесь, то ли продолжить бороздить персиковую пудру.
– Девочки, как жить? – воскликнула Зинаида и промокнула влагу платочком с завитушкой «Z» в уголке.
За окном уже занималась заря, а мы все никак не могли привести в чувство суперзвезду ночной Москвы. Точнее, то, что от нее осталось. Белокурый парик съехал на затылок, под глазами – черные круги от туши.
– Зиночка, бедненькая, не плачь! – булькнул Марк, уже сам готовый забиться в истерике.
Он только что сбегал к шкафчику в ванной, где мы храним аспирин, пластыри, презервативы и прочие предметы первой медицинской необходимости, и теперь от него разило валерьянкой.
Зина вскрикнула раненой птицей. Ковбойский костюмчик с бахромой по рукавам лишь прибавлял ей сходства с пернатыми. Полоски замши со свистом резали воздух каждый раз, когда гостья воздевала руки к потолку, то ли грозясь, то ли упрекая.
– Тебя кто-то обидел, – сказал Кирыч.
Вид у него был боевой. Скажи Зина, что виноват Санта-Клаус, то, не сомневаюсь, Кирыч добрался бы до Лапландии и вытряхнул деда из малинового халата.
Глядя на этот гибрид «скорой помощи» и военного штаба, в который нежданно превратилась наша кухня, я вновь подумал о волшебной силе искусства.
В нашем доме только я знаю истинную цену зинкиным истерикам. Как фокусник упоенно играет с платками, шариками и шляпами, полными кроликов, так Зина может без конца перебирать эмоции: то разражаться рыданиями, то всхлипывать, то заливисто хохотать. Все эти заламывания рук и завывания означают лишь, что сегодня у нее выступление. Чтобы вечером во всем блеске предстать на сцене «Макаки», днем она разыгрывает шекспировские страсти перед друзьями. Оттачивает на нас, как на подопытных мышах, свое мастерство.
Сегодня, впрочем, Зина приступила к репетициям несколько преждевременно. До самого раннего завтрака еще оставалась пара часов. В это время даже ночные пташки, вроде нее, уже почивают.
«Может, и впрямь, что-то стряслось», – засомневался я.
– А-а-а! – опять забасила Зинаида.
Интенсивности, с которой она выводила первую букву алфавита, мог позавидовать хор имени Пятницкого. С ним же ее роднила способность издавать самые разнообразные звуки: с баса Зинка перешла на тенор, а затем, быстро перебрав все женские регистры, завыла пожарной сиреной. Если так пойдет дальше, то оставшуюся часть воскресенья мы проведем за приемом делегаций взбешенных соседей.
– Зинка! Прекрати орать! – потребовал я.
Кирыч покраснел. Зинка, как герпес, – всюду оставляет свой след. Околдовала даже Кирыча с его герметично упакованными эмоциями. Додумывать, чем это может обернуться, я не стал. Лучше уж переключиться на что-нибудь забавное. С внутреннего на внешнее, например.
В отличие от Зинаиды, умудряющейся даже в критические дни выглядеть с претензией на Голливуд, Кирыч редко на что-либо претендует. Вот и сейчас он был похож на персонажа из фильма про сермяжную жизнь: белая майка, не скрывающая волосатого бюста и трусы до колен.