силёнок у тебя не стало? – как будто угадал Баровит его мысли. – Вот, значит, в чём дело? А я всё жду, лежу, не сплю, прислушиваюсь, когда же ты зашлепаешь к Ласковой. Ну, это дело поправимое. Средство есть одно верное, – озорно подмигнул Баровит. – Не морщись, нечего. Что ты, девка что ли красная? Дело житейское. Мне это средство дед передал, когда время пришло. Что смотришь? И у меня всякое бывало. В молодости я это дело жуть, как почитал. Потом глядь – ничего и нет. Женка молодая, и так, и этак, – нет ничего. Я и запечалился: неужто всё, отрадовался? Так дед мой углядел, что невеселый хожу, и так вот, как я с тобой, повёл разговор. Дал это средство и научил, что делать. Так я опять ожил. Потом, правда, уже ничего не стало помогать, да и незачем. Поутру приходи на мою половину – в кулечке у меня припасено, для себя берег. Кончится – самого научу делать. Мороз-то какой! Зябко…
Нахаб за время разговора успел тоже замерзнуть и ждал разрешения старца войти в дом, но Баровит не спешил.
– Дочь у тебя рассудительная выросла, – продолжил он, когда Нахаб уже совсем замерз.
– Велижана?!
– Во, удумал! Велижана! У этой вертихвостки одно Ладо на уме. Со двора её пора провожать. Созрела.
– Ей лет немного. Рано ещё.
– Во! Опять прекословить. Говорю, пора. Созрела. Вижу, как глаза-то горят, аж светятся! Дождёшься, сама косу расплетёт, а то и расплетут. Хорошо, если из богатого рода, а то залётный кто… Род Гуснара поднялся. Знаешь?
– Знаю.
– Во! Его предки, глядучи на Бояра нашего, тоже стали вокруг себя родичей сколачивать. Не шибко получалось. Только сейчас силу взяли. Так у них сын, как наша, подрос. Род богатый, и сила за ними. Хорошо было бы нам, да и им за честь породниться с боярским родом. Со всех сторон выгода.
– Не шибко род Гуснара и разбогател. Подумать надо. У меня только две дочери, и выдавать их за кого попало не хочу.
– За кого попало?! – зло передразнил его старик. – Больно своенравным ты, Нахаб, стал, а ума не много нажил. Здесь не мошна[6] важна, а под руку весь взять. Она сейчас под каким городищем?
– Смоковским.
– Вот. А породнимся? К нам в подчинение перейдёт. Смекать надо. Всё. Сказано тебе – начинай переговоры, вот и начинай.
– Ладно. Сегодня съезжу, посмотрю, что к чему.
Внимание Баровита привлекли первые проблески солнечных лучей. Он терпеливо, почти не моргая, наблюдал сначала за слабыми просветами на темном небе, затем за все нарастающим светом над горизонтом.
Когда край неба вспыхнул, и языки пламени полновластными хозяевами побежали по огромному синему куполу, он встрепенулся. Слезящиеся от долгого напряжения глаза засияли от восходящего солнца.
– Нынче поворот на тепло будет. Солнышко наше загостилось, али заспалось, сегодня проснулось. Умытое встает. Видал, как стрелы во все стороны выпустило? Одна вон куда улетела. До того самого края. Весна будет скорой. Снег быстро сойдет. И лето будет урожайным. Во-во, как жизнь-то зашумела! Ожила, ожила матушка-кормилица. Хорошее будет лето, житное!
Баровит загадочно улыбался. Он видел и слышал то, что природа подсказывала