о его водянисто-зеленых глазах. Он прислушивался к его тихому, доверительному голосу, но среди всех голосов, звучавших в его голове, больше не было Такера.
Он думал об амбаре, об ударах расщепленной деревянной биты по кремнистой земле и о том, как по мере взросления Такера задняя стена амбара стала похожа на швейцарский сыр. Он думал о плавании в карьере, об арахисовом масле и сэндвичах с мармеладом на заднем крыльце вместе с мисс Эллой, о пробежках по сухому лугу с травой, доходившей до плеч, и о подъеме на крышу Уэверли-Холл безоблачной лунной ночью – просто для того, чтобы оглядеться по сторонам в окружающем мире. Мысль об этом месте заставила Матта улыбнуться, что было странно, с учетом его истории.
Он думал о массивных стенах из камня и кирпича, о жидком цементном растворе, который скреплял их и выливался через трещины; о черных сланцевых плитках крыши, надвинутых друг на друга, словно рыбья чешуя; о горгульях на башенках, извергавших воду во время дождя, и о медных водостоках, облеплявших дом, словно выхлопные трубы; он думал о дубовой парадной двери толщиной четыре дюйма с дверным молотком в виде львиной головы, которую можно было поднять только двумя руками, о высоких потолках со старинными росписями и четырехрядными потолочными плинтусами, о библиотечных полках с книгами в кожаных переплетах, которые никто не читал, и о лесенке на колесах для катания между полками; он думал о глухом звуке обувных подметок на кафельных и мраморных полах, о столовой, инкрустированной золотом, со столом, где могло сидеть по тринадцать человек с каждой стороны, и ковром, на изготовление которого ушло двадцать восемь лет труда семьи из семи человек; он думал о каминных трубах, гнездившихся в мансарде, где он держал свои игрушки, а потом он думал о крысах в подвале, где Рекс держал свои игрушки; он думал о хрустальной люстре, висевшей в прихожей, – такой же огромной, как капот «Кадиллака», – о дедовских часах, которые всегда спешили на пять минут и сотрясали стены своим звоном в семь утра, и о двухъярусной кровати, где они с Такером сражались с индейцами, капитаном Крюком и ночными кошмарами; он думал о длинной, плавно изогнутой лестнице и о четырехсекундном скольжении по широким, гладким перилам, о жаре и запахах из кухни, где его сердце никогда не оставалось голодным; а потом он думал о том, как мисс Элла напевала без слов, когда полировала один из трех серебряных столовых наборов, драила полы из красного дерева, опустившись на колени, или мыла окна, обрамлявшие его мир.
Наконец, он подумал о той бурной ночи, и улыбка покинула его лицо. Он думал о следующих месяцах – о растущем отчуждении и практическом исчезновении Рекса. Он думал о годах одиночества, когда он находил убежище в пустых железнодорожных вагонах, дребезжавших по рельсам вдоль Восточного побережья. Потом он подумал о похоронах, о долгой и тихой поездке из Алабамы и о том, как Такер ушел, даже не попрощавшись с ним.
Для этого не было описания, хотя слово заброшенный могло сойти в первом приближении. Рекс вогнал постоянный неосязаемый клин