над тобой устраивать не намерен… Живи, как хочешь, учись, когда хочешь, но старайся обойтись без двоек… Можешь бывать у кого хочешь, только берегись уличных девчонок… Вот и вся моя нотация!» – так установил Ваня модус вивенди (образ жизни) Вячки.
«И стихи могу писать?» – спросил он.
«Чудак, пиши хоть оперы! И разыгрывай на своей балалайке!» – смеялся брат.
«Нет, я серьезно. Ведь за стихи меня преследуют всюду», – тихо сказал Вячка.
«Если стихи – дрянь, надо преследовать, а если хорошие – в барабан надо бить», смеялся брат.
Вячка не мог показать своих стихов, их у него не было.
«Показать не могу: все что написал, сжег», заявил он.
«Пиши, сколько влезет. Если хочешь, можешь мне показывать», закончил беседу брат.
Так была утверждена конституция для Вячкиной поэзии.
Получились две, совершенно непохожие друг на друга жизненные платформы: гимназическая, с ее жесткими для Койранского условиями – ходи, но не пискни, учись, но не разговаривай, бойся каждой щепки, как бы не споткнуться!.. Другая – домашняя – человеческая, свободная.
2. Гимназия
Гимназия. Она помещалась в трех этажах большого дома на углу улиц «Новый свет» и «Графа Берга».
Очевидно, она недавно ремонтировалась: в ней все было чисто, все блестело, парты были новенькие, как и стенные доски, и развешенные стенам географические и исторические карты, и непременно в каждом классе царские портреты.
6-й класс помещался на втором этаже. Класс был большой, пожалуй, больше, чем требовалось для его тридцати учеников. Класс занимал выгодное положение: он был угловой, и окнами выходил на обе улицы. Русских в классе было только трое, Койранский пришел четвертым. Проняков, Покровский и Концевич – нужно было выбирать друга из этой тройки. Вячка был осторожен и не хотел раскрываться перед мало знакомым, хотя бы и симпатичным ему, и решил наблюдать их и других товарищей по классу.
Теперь он уже немного знал польский язык, во всяком случае, понимал все, но говорил плоховато, с «москальским» акцентом, как говорили ему еще в К.
Эти трое русских готовы были, как ему казалось, с ним дружить, но сами между собою дружны не были и были совсем разные.
Проняков был сын подрядчика-строителя, из зажиточной семьи. Он хорошо одевался, всегда был франтом, носил белые перчатки и любил смеяться над другими, а еще больше любил рассказывать анекдоты, которых он знал сотни, а может сам их выдумывал. В них осмеивались недостатки людей и особенно евреев, осмеивались их национальные черты, их корыстолюбие и пресмыкание перед сильными, знатными и богатыми.
Почти на каждой перемене можно было наблюдать, как Митька Проняков, собрав вокруг себя группу одноклассников, рассказывает свои анекдоты, и часто по-польски, так как он, как уроженец Варшавы, прекрасно владел польским языком и без «москальского» акцента говорил на нем. То и дело слышался дружный смех любителей анекдотов, при чем евреи, а их в классе было до 50 %, смеялись сами над собой.
Проняков плохо учился, списывал домашние задания