болван посмотрел в окно и увидал гладко отполированный предмет. Внизу светился огонь. Вдруг он почувствовал что-то такое, в чем не мог дать себе отчета.
– Зачем же ты ее оставил? – спросил он у старого пса. – Зачем ты ушел из такого прекрасного места?
– Я не мог иначе. Меня вышвырнули за дверь и посадили на цепь. Я, видишь ли, укусил молодого барина за ногу за то, что он оттолкнул кость, которую я глодал. Кость за кость, казалось мне справедливым. Ан вышло для меня худо. С тех пор я на цепи и вдобавок потерял голос. Слышишь, как я охрип. Вон! Вон! Я уж больше не могу лаять как прежде; моя песня спета.
Но снежный болван уже не слушал. Он смотрел в окно нижнего этажа, где, в комнате экономки, стояла квадратная печь на ножках таких же размеров, как он, снежный болван.
– Что это во мне трещит? – размышлял он. – Как бы мне хотелось попасть в дом, прислониться к печке. Это такое невинное желание, что наверно оно сбудется.
– Туда ты никогда не попадешь, – сказал цепной пес. – А если бы и попал, то растаял бы. Вон!
– Я все равно никуда не гожусь. Мне кажется, я распадаюсь.
В течение целого дня снежный болван смотрел в окно. В сумерках комната выглядела еще уютнее. Огонь в печке так приветливо светил. Не так как солнце и не так как луна, а просто как огонек, которому есть что кушать. Когда дверка отворялась, пламя вспыхивало еще ярче и отражалось румянцем на щеках снежного болвана.
– Я не могу этого вынести! – воскликнул снежный болван. – Точно она высовывает мне язык.
Зимняя ночь была длинна, но снежному болвану она не казалась такою. Он стоял погруженный в думы. Эти думы замерзали и трещали.
Утром окна в доме замерзли и образовали затейливые узоры. Узоры затянули окно и скрыли милую печь от глаз снежного болвана. Зато он трещал и стучал на славу. Мороз был такой, что снежному болвану осталось только радоваться. Но он не радовался; он тосковал по печке.
– Это плохая болезнь для такого франта, как ты, – сказал старый пес. – У меня она тоже была, но я ее перенес. Ох, будет перемена погоды, опять ногу ломит.
Погода действительно переменилась. Наступила оттепель. Снежный болван стал слабеть. Он не охал, не жаловался, но таял как свеча и, наконец, развалился. На том месте, где он стоял, осталась торчать палка, около которой дети и слепили его.
– Теперь я вполне понимаю его глубокую душевную тоску, – сказал старый пес. – Ведь в нем заключалась метла трубочиста. Это-то и томило его. Понимаю, понимаю.
Скоро не стало и зимы.
Пес продолжал хрипеть, а девушки гуляли и пели:
Скоро душистая травка пробьется,
Выйдем из дому, перчатки долой!
Весело в роще чирикают птички,
Месяц февраль нам приносит весну,
С птичками вместе поем и ликуем,
Солнце нам шлет золотые лучи.
Колокол
Вечером, когда в узких улицах большого города начинало уже темнеть и солнце золотило только небольшие промежутки между трубами, слышался то там то сям странный звук, похожий