выпустив на лицо нелепую, нервную ухмылку. Сергей остолбенел, если только это возможно сидя, – но Олеся сразу почувствовала, как много мелких движений, колыханий, вздохов и пульсаций производил крупнейший из Венециановских: все эти колыхания и вздохи исчезли. Ираида Петровна в две секунды успела покраснеть, побелеть, напустить на себя выражение гневное, а затем и такое, что, мол, она-то давно привыкла к выходкам зятя, не обращайте внимания.
Не выдержал Борис Сергеевич.
– Есть же всему границы! – сказал он, сразу с места задыхаясь.
– Кажется, я тут кого-то ошаша… ораша… короче, эпатировал, – Иван по-прежнему смотрел в воздух прямо перед собой. – Может быть, даже оскорбил. Согласен, питаться с помойки – предположение свинское. Но разве не хуже того – питаться с интеллектуальной помойки? И когда вы из этого корыта с отбросами, – он кивнул на телевизор, тут же стыдливо погасший, – черпаете материал для якобы мыслей, для якобы проблем, когда ничтоже сумняшеся («о!» – очки его блеснули, тоже восхитившись, как гладко он это выговорил) трижды пережёванную дрянь, которую вам эти черти подсовывают, оцениваете и обдумываете, как… как бог знает какие пролегомены… разве это не такое же свинство, только духовного рода? Впрочем… – он, при полной тишине, звякнул бутылкою о край рюмки, чуть не уронив ту, наполнил, выпил, тряхнул головой и обратился к Олесе с очень ясной и ласковой улыбкой: – не слушай меня.
Она, кажется, и не слушала, скорее, недоумённо следя за тем, как вспыхивают различными оттенками лица. Непонятно было, как разрешится тяжёлая минута. Нельзя было ни отвечать, ни отмалчиваться. Но сам Иван, плавно поднявшись, всё и развязал. Жест, с которым он обратился к часам, а потом развёл руками, был так выразителен, что даже из возмущённых некоторые засмеялись: я бы ещё развлек вас, да пора на вокзал. Вслед за ним из-за стола потянулись и другие, с облегчением прислушиваясь, как в дальней, ёлочной, комнате под чьими-то трескучими пальцами разыгрывается пианино. У Венециановских не танцевали; но редкий вечер обходился без романсов в исполнении Ираиды Петровны или томительных русских песен на несколько голосов, порой, на особо пронзительной ноте, срывающихся всхлипом, – Иван однажды назвал эту часть программы задушевщиной.
Антип потянулся сказать что-то Олесе, но мешал монументальный Сергей. Тогда Антип тронул её за локоть и вывинтился из-за стола. Вперерез ему пронёсся Борис Сергеевич, гневно бормоча:
– Спущусь я, перекурю злобу дня. А то с этими староверами никаких нервов не хватит!
Ему нашёлся единственный напарник. Среди Венециановских дымный порок, действительно, порицался, но не потому же Борис Сергеевич прозывал хозяев староверами. Тут, как уже и не все из молодёжи знали, крылась история давняя, и стрела целила в полупартийное прошлое Михаила Александровича и его жены, как-то легко и незаметно сумевших в обтачивающих потоках времени сохранить старый советский быт и привычки, ценности и принципы, а главное,