тратя на то, чтоб выплатить долг доэскапизму. Это было его выражение, а что за ним скрывается, Леонид Алексеевич в точности не знал. Это случилось незапамятно, в годы его московской учёбы. Он вернулся – и нашёл друга почерневшим, по глаза заросшим бородою, отрезавшим себя от прежней жизни. Себя – но Лёню друг встретил тогда со спокойною лаской, а молчать – всегда любил и умел это делать точно и трогательно. С тех пор мало что изменилось, только борода всё глубже врастала внутрь души.
Остальные деньги уходили на паломничество. Каждое лето Матвей ездил то волонтёром с археологами, то носильщиком с альпинистами, то в розыскную экспедицию. Смыслом – каждый раз это был именно путь, со всеми подробностями цели, преодоления и сакрального очарования. После первых попыток рассказать свои путешествия Лёне, для которого дачные окрестности составляли всю разнообразную прелесть природных впечатлений, а остальная страна прилагалась к географическому атласу, и однажды всхрапнувшего на слишком длинном рассказе, – он перешёл на письменное изложение. Да и что ещё было делать бессчётными среднерусскими вечерами в этой отшибленной от мировых ветров сторожке, как не искать истину – и способ облечь её в слово?!
Они потолкались, переходя и пересаживаясь, – в домике было тесно даже для двоих. А может, это Матвей теснил – невысокий, но плотный, плечистый, особенно в старой растянутой кофте, и буйный головою, объём которой чуть не вдвое увеличивали пепельная копна волос и такая же всклокоченная, только чуть чернее, борода. В ней-то своя седина с цветом не сливалась, была хорошо различима.
– Только чаю, – попросил Леонид Алексеевич на хлопоты друга.
Чайник уж закипал. Матвей ел для силы и потому любил накормить. Он всё же бухнул полпачки макарон в кастрюлю, перелил туда воду из чайника и затопил маленькую буржуйку, похоже, найденную на свалке и до блеска отчищенную от ржавчины. Дымоход ввинчивался прямо в стену. На печку и поставил чайник.
– А то оставайся, – предложил он тоном уверенности, что огонь преобразил его жилище. – Раскладушка вон…
В самом деле, за кроватью к стене была приткнута раскладушка. Леонид Алексеевич с сомнением подумал, а спал ли на ней хоть кто-нибудь. В юности они часто оставались ночевать друг у друга. А потом – нет. И если его собственный отказ легко объяснялся с обеих сторон: изнутри – неуютом и убогостью предлагаемого ночлега, на который не было ни нужды, ни охоты, снаружи – тем, что его ведь ждали дома, то почему Матвей, изредка наезжая к нему на дачу, всегда возвращался последнею электричкой и не соглашался ночевать, было непонятно. Надо, – вот единственное, что он отвечал, и проще было притвориться обиженным, чем дотребовать правды.
– Давно вернулся?
– Неделю, – Матвей извлёк из каких-то недр банку горбуши, два багровых помидора, пряники и даже свежий пучок лука, от которого защекотало в носу.
– Алтай, ты говорил? – Леонид Алексеевич