забытый и ненужный человечек, сидящий в своей клетке и жалеющий себя, плачущий и бормочущий сквозь слёзы одну и ту же фразу: «Это конец… Это конец… Это конец…».
…Глухо. Тускло. Такая тишина, что мнится, будто я чувствую, как течёт кровь в моих венах. Но это не страшно. Страшно, когда совсем ничего не слышно и не видно, когда совсем ничего не чувствуешь, не можешь чувствовать и не хочешь чувствовать. Когда никого и ничего нет.
А пока всё не так уж и плохо. Завтра рано вставать, заведу на шесть будильник, позавтракаю, поеду слушать умных людей, буду ходить и улыбаться, сидеть и улыбаться, стоять и улыбаться, что-нибудь ещё делать и улыбаться, ничего не делать и улыбаться, мило улыбаться, просто улыбаться, широко улыбаться, глупо улыбаться, ехидно улыбаться, лукаво улыбаться, улыбаясь улыбаться, не улыбаясь улыбаться!.. Надоест улыбаться, поеду домой и лягу спать…
…Ни единой мысли в голове. Так пусто внутри, что кажется, будто меня нет…
Прочитав «хрень» никак не меньше десяти раз, я с раздражением бросил тетрадь на пол и опять уставился в потолок. Глазами отыскал прошлогоднюю высохшую муху. Смотрел на неё долго, неотрывно и как-то ласково. Почувствовал единение. Жалел её. И себя. Себя через неё. Да, мы оба – ничтожества. Разница только в том, что она этого не знала, когда была живой – в прошлом году, – а я человек. Человеком быть хуже. Человек умеет думать мысли.
Моё единение с мухой разорвал Максим. Он ворвался в комнату, словно наглая смерть, и отправил меня сразу в ад.
– Серёга, пошли! У Юльки сегодня день рожденья! Давай, вставай!
– Не хочу, Макс, – отозвался я из самых глубин ада отстранённо, даже не повернув головы.
– Пойдём, Юлька тебя зовёт!
– Не хочу, Макс. Я-то ей зачем?
Вопрос поставил его в неловкое положение, и первоначальный напор ослабел.
– Ну, ей хочется, чтобы все друзья были. Ну, и…
– Я друг? – несколько грубовато перебил я.
– Ну, да.
– Ну, пошли.
Когда мы поднимались в её комнату, меня всё время тянуло вернуться назад, в свой ад. Это ещё не поздно было сделать даже перед самой дверью. Не поздно было сделать и за дверью. Окончательно стало поздно, когда мне протянули пластмассовый стакан с водкой.
– Серёж, а почему ты сразу не пришёл? – спросила Юля. – Чего делал?
– Ничего. Хрень писал.
– Новую песню?
– Хрень, Юль.
– Ладно, Серёг, – вмешался Максим, чмокнув Юлю в щёчку, – говори тост!
– За рай! – громко, чтобы переорать многочисленных друзей и подружек, провозгласил я. – Желаю, Юль, чтобы жилось тебе, как в раю!
– Да-а! – потянули стаканы друзья в общую кучу, расплёскивая водку.
– У-у! – потянули стаканы подружки в общую кучу, расплёскивая вино.
Весь вечер я пил и водку, и вино, и потом пиво, со всеми чокался, со всеми братался, обнимался, всем желал «рая» даже тогда, когда пару человек от «рая» хорошенько стошнило.
Чтобы не «палиться»