Избранные сочинения. Великий Гэтсби. Ночь нежна. Загадочная история Бенджамина Баттона. С иллюстрациями
победы. Ее письмо дошло до Гэтсби, когда он еще был в Оксфорде.
На Лонг-Айленде уже рассвело, и мы спустились на первый этаж, чтобы раскрыть остальные окна, заполнив дом сереющим и все более насыщающимся золотом зари светом. Внезапно дерево отбросило тень на росу, и призрачные птицы запели в его голубой листве. В воздухе ощущалось медленное, приятное колебание, почти ветерок, обещавшее прохладный, замечательный день.
– Я не думаю, что она когда-нибудь любила его, – сказал Гэтсби, отвернувшись от окна и посмотрев на меня вызывающе. – Не забывай, старик, что она была очень сильно возбуждена вчера вечером. Он рассказывал ей об этих делах так резко, что она испугалась, представил все это так, будто я был каким-то дешевым жуликом. И в результате она едва ли отдавала себе отчет в том, что говорила.
Нахмурившись, он сел.
– Конечно, она могла полюбить его на какую-то минуту, когда они еще только поженились, и все равно любить меня больше даже тогда, понимаешь?
Неожиданно он произнес одну любопытную фразу:
– В любом случае, – сказал он, – это у нее было что-то личное.
Как еще можно было отреагировать на это, кроме как заподозрить некую проницательность в его понимании этой любовной связи, измерить глубину которой было невозможно?
Он вернулся из Франции, когда Том с Дэйзи еще были в свадебном путешествии, и все же поехал, зная, что напрасно, но будучи не в силах себя перебороть, в Луисвиль на последние гроши из своего армейского жалованья. Он пробыл там неделю, бродя по улицам, по которым они бродили вместе весь тот ноябрьский вечер, и заходя в места в стороне от их пешеходного маршрута, к которым они ездили на ее белом автомобиле. Как дом Дэйзи всегда казался ему таинственнее и веселее других домов, точно так же и сам город, даже несмотря на то, что ее там не было, казался ему исполненным меланхоличной красоты.
Он уехал – уехал с ощущением, что если бы поискал лучше, то нашел бы ее; уехал с ощущением, что оставляет ее там. В общем вагоне – он был сейчас без гроша – было душно. Он вышел в открытый тамбур и сел на складной стул; перед глазами промелькнул перрон и начали проплывать внутренние дворы незнакомых зданий. Затем пошли весенние поля, и по ним с минуту мчал желтый вагон с теми людьми, которые могли когда-то созерцать бледную магию ее лица на какой-нибудь случайной улице.
Колея совершила поворот, и теперь вагон ехал в сторону от солнца, которое, опустившись ниже, казалось распростертым в благословении над исчезающим городом, от которого оно отнимало свое горячее дыхание. В отчаянии он вытянул руку, как бы для того, чтобы ухватить хотя бы пригоршню этого воздуха, сберечь какой-то фрагмент того места, которое она сделала для него привлекательным. Но потом все это замелькало слишком быстро перед его затуманенными глазами, и он осознал, что потерял этот фрагмент жизни, самый свежий и самый лучший, навсегда.
Было девять часов, когда мы окончили завтрак и вышли