маринованных грибов. Захваченные духом мальчишеского соперничества я и Тим ложку за ложкой проглатывали сдобренные черным перцем и виноградным уксусом маслята и лисички. Слизкий маринад тек по нашим подбородкам, и ни один из нас не хотел признавать поражение. Я помню то чувство абсолютной дурноты, охватившее всё мое тело. Помню жестокий спазм точно в середине живота. Помню медленно наступающее облегчение. Помню накатывающий благодатный сон, унесший тошноту за пределы сознания.
Из воспоминания меня вырывает Мармарис.
Вырывает из моего последнего воспоминания.
– Нам сюда, – подсказывает она.
Мы проходим насквозь погруженный в сумерки двор.
Редкие фонари выхватывают латексные одежды Мармарис из полумрака, что делает ее, с одной стороны, привлекательной, а с другой – совершенно не принадлежащей этому миру.
В луче очередного фонаря материализуется рваное жерло входа на заброшенную станцию метро. Вход напоминает провал грота усыпанного сталактитами и сталагмитами. Я проскальзываю в грот, стараясь не зацепиться за каменные наросты.
Подошвы туфель стучат по ребристому металлу ступенек обездвиженного эскалатора.
Длительный спуск по эскалатору сопровождается закладыванием ушей и едва уловимым образом гибкой спины Мармарис. Она бесшумно ступает несколькими ступенями ниже в нарастающую световую яму.
Яркий, при этом не жгущий сетчатку, свет льется из длинных ламп. Сводчатый потолок усыпан битой кремовой плиткой. Стены украшены фресками с сюжетом на темы рабочих. Вот рабочий в каске грозит кому-то кочергой. А вот рабочий с пустым лицом выжидающе смотрит куда-то в будущее.
Пролетариат на стенах сменяется фресками неизвестной мне геральдики: вьющиеся знамена и монументальные в своих размерах звезды, молоты, серпы.
Стены с геральдикой резко обрываются, и мы оказываемся в хорошо освещенном холле.
На заляпанной серой краской стене холла висит эпических размеров картина. Подпись на раме полотна гласит: «Перманентная кастрация». На самой картине дородная работница в цветастом платке и синем комбинезоне режет жирную колбасу, поступающую из автомата футуристической конструкции. Толстые куски колбасы идут по ленте и попадают в утробу с белозубым ртом. Невразумительная, пугающая и отталкивающая фантазия.
В тягостном расположении мыслей я, вслед за Мармарис, покидаю холл и картину.
Мы погружаемся в узкий коридор, в конце которого беснуется разъяренным зверинцем площадь.
Площадь буквально усыпана бабуинами. Бабуины одеты в отчаянно красные рубахи с распашным воротом. Этот вызывающий, горящий цвет одежды, вкупе с неугомонным движением бабуинов, создает некое странное ощущение дикой всепоглощающей пляски огня.
Транспаранты с броскими лозунгами покрывалом укутали площадь. Я читаю несколько лозунгов: «Бей с размаху в толстое хайло – эту бессовестную морду буржуя»,