делам, я мог бы способствовать разоружению». Годы спустя Бете напишет, что тогда все эти соображения «казались весьма логичными», но теперь он «временами» сомневается: «По сей день меня не покидает чувство, что я поступил неправильно. Но так уж я поступил».
Не все ученые высказывались в таком духе, но большинство горячо отстаивали такие взгляды. Лишь один физик покинул Лос-Аламос, когда стало ясно, что нацистам бомбы не создать, – англичанин Джозеф Ротблат. Позже он сказал: «Уничтожение Хиросимы я расценил как акт безответственности и варварства. Я был вне себя от гнева». Экспериментатор Роберт Уилсон сожалел, что не последовал примеру Ротблата. Из прочих лишь очень немногие высказались похожим образом. Их было не более 15 % – способных к самостоятельному суждению о нравственности. В последующем несколько человек – среди них Уилсон, Ротблат, Моррисон и Виктор Вайскопф – зареклись работать над созданием оружия, но большинство со спокойной совестью продолжали получать шальные деньги, которые в корне изменили природу исследований в физике в послевоенные годы. Немногие в этой жизни способны к самостоятельному мышлению, даже среди ученых. А как быть с ноосферой – средой разума, созданной наукой, учеными?
Виновники торжества власти.
Большинство не чувствовало необходимости оправдываться. Герберт Йорк, посвятивший свою послевоенную карьеру борьбе за ядерное разоружение, весьма правдоподобно характеризовал высокомерие, царившее в то время: «Первое, что нам стало известно о Второй мировой войне, это как она разразилась. Для меня же это было последнее, что я узнал о ней… Первое, что нам стало известно об атомной бомбе, это что мы с ее помощью убили множество народу в Хиросиме. Для меня же это было последнее, что я узнал о бомбе». Чем больше рассеивается туман неопределенности, окутывающий вопрос о разработке оружия в военное время, тем труднее найти почву для обвинения отдельных людей, чье влияние, мотивы и отношение к происходившему менялись в ходе работы над атомным проектом. Безусловно, мир был бы лучше, если бы атомное оружие не было создано и пущено в ход. Согласившись с этим, вы сразу задаете себе вопрос: можно ли признать конкретного ученого или группу ученых виновными в том, что произошло?
Греховность и репутация ученого.
Большинство ученых с мировым именем поддались искушению приобщиться к власти. Физик Азидор Рабай отмечает, как переменился его друг Оппенгеймер после первого испытания бомбы: «Полдень – вот что приходило на ум, когда ты видел его походку. По-моему, точнее не скажешь. Он добился своего!». Это была та власть, которая не только уживается с нравственной мукой, но питается ею, даже красуется за ее счет. Станислав Юлем писал, что Оппенгеймер, «быть может, преувеличивал свою роль, когда видел себя князем тьмы, сокрушителем миров». Джон фон Нейман не раз повторял: «Некоторые любят каяться. На греховности можно сделать себе репутацию». Но вина ученых, создавших бомбу, не в ней самой. По