меня на полушаге. Все пространство было исчерчено вертикальными линиями, черно-рыжими, толстыми, образовывающими на полу кольца. Когда глаза мои привыкли к темноте, я понял, что это цепи – должно быть, якорные – покрытые слоем ржавчины и такие крупные, что было удивительно, как под их тяжестью не проломится крыша. Уворачиваясь от этих «гирлянд» и, задрав голову в попытке рассмотреть, как они там, в подпотолочном мраке, крепятся, я увидел первый рисунок. Со ската крыши он нависал надо мной, словно икона в храме. Огромный глаз, подобно амебе, расплывающийся в ложноножки. Затем проявился второй рисунок – сочный бутон пиона или розы на женской ноге, от чего, сильно, конечно, напоминающий жопу. Третий – человеческая голова, нарисованная в виде пня, с древесными кольцами на срубе и корнями, повисшими в воздухе…
Кстати, последнее это же моя придумка! Рисунки, которые я показывал Длинному – «Лес женщин», помните? «Пеньки в виде женских головок, деревья, переходящие в женские тела». Длинный тогда сказал, что я не сам это придумал, и он где-то видел такое прежде.
– Где, где! Вот где! – усмехнулся я, ныряя под цепями и продолжая рассматривать рисунки. Ими был украшен весь чердак – крылья летучих мышей и бабочек, карнавальные маски, пластилиновые физиономии и музыкальные инструменты с человеческими ртами. Труба вот, наполненная окурками. Все это закручивалось в вихре наподобие Ван-гоговой ночи, и в то же время, походило на старинные полотна, сменяющие друг друга в зависимости от ракурса. Сомневаюсь, что мне удалось рассмотреть их все – со стен они переходили на крышу и исчезали высоко во мраке, и для этого понадобилась бы люстра. Но мне еще было на что посмотреть. Помимо галереи рисунков, между залежей чердачного хлама из старых настольных ламп, рассохшихся тумбочек, рулонов ватмана, обоев и всякого такого, я нашел много чего интересного.
Три, приклеенные к стене, карты, например. Не знаю, я такой картежник, что мне не пришло в голову посчитать, а ведь скорее всего. они составляли очко, иначе чего они там висели? Скажем – тройка, семерка, туз – как в «Пиковой даме».
На полочке, приколоченной на уровне колен, стояли лабораторные колбы, грязные, мутно-желтые, непонятно наполненные чем-нибудь или нет, и прикасаться к которым совсем не хотелось. А под ними, в вуали из паутины – микроскоп. Как крохотный монах-капуцин, скончавшийся за письмом пару веков назад.
Нечто, напоминающее череп, я увидел в дальнем углу и подсел, будто от увесистого подзатыльника, чувствуя, как романтический трепет сменяется во мне на уголовную настороженность, тягостно мне знакомую и особенно неприятную. Но, вскоре, я с облегчением выдохнул, рассмотрев, что это никакой не череп, а пособие для художников. Голова из гипса.
И самая грандиозная находка – телескоп. Хотя он и занимал почти треть мансарды, в глаза не бросался – конусообразная труба на треножнике из блёклой жестянки, видимо, самодельная, в сумраке таяла, дробилась, смотрелась невнятной