старое здание со стенами цвета… нет, иначе тут было не сказать, знание цветовой палитры не помогало – детской неожиданности, располагалась дальше конечной, девушке пришлось пройтись; царили в ней запахи, далекие от приятных, понурые лица больных и злые глаза над белыми халатами – это уже персонал.
– Если аллергия на медицину встречается, у меня, определенно, она есть, – девушка ускорила шаг.
Стас сказал ей номер палаты, где лежала Анна, избавив Веронику от необходимости лишний раз общаться с людьми.
– Ты?! – завидев одногруппницу на пороге палаты, рывком выпрямила спину Аня. – Какого…
– Погода хорошая, думаю, дай зайду, сделаю гадость, – Вероника осмотрелась.
Пять коек, две из них застелены, на той, что у окошка, кто-то лежал, отвернувшись ото всех и укрывшись простыней. Женщина с соседней с Аней койки встала, чинно поприветствовала чужую визитершу (воспитание!), объявила, что хочет прогуляться и даже извинилась.
– Тебе мало было жалобы? – огонек, вспыхнувший было в глазах Анны, погас, и сама она как бы обмякла. – Решила убедиться лично, что враг повержен, а, королева?
Вероника поморщилась: громкие слова из уст некогда яркой, бойкой девушки, сейчас похожей на тень самой себя, как если бы из нее вынули стержень, одну оболочку оставили – производили унылейшее впечатление.
– После Ярославля у меня осталась запись на диктофоне, – она не собиралась этого говорить, вырвалось. – Которую я потом удалила. И странно, что тебе не сказали, кто именно доложил о том случае ректору. Даже мне – сказали, а тебе – нет.
– Игра в благородство? – немного оживилась Аня. – Или задурить меня пытаешься?
Вероника пожала плечами.
– Выйдешь из больницы – спроси у ректора. Или прямо сейчас Стаса можно набрать. С громкой связью. Но Стасу ты можешь и не поверить, а Юрию Алексеевичу – вряд ли.
– Кто? – Анна подобралась. – Кто эта паскудина?!
– Ну что ты, – Вероника подошла к «больной» почти вплотную, поставила корзину на тумбочку. – И лишить тебя радости самой выяснить правду? Ты ведь любишь узнавать о людях новое. Вот только одного не могу понять: зачем себя-то калечить было? Ну, вышла вся история наружу – и что с того? Перешагнула бы, и шла себе дальше!
– Ты всегда была на вершине, – злобно сверкнула глазами Аня, порадовав визитершу (злость – это лучше, чем обреченность). – Глядела на всех свысока. Мы, простые смертные, получали остатки света и похвал. Но ты-то выше всего этого. Тебе не понять, каково это – все потерять. Учебу, шанс на будущее, уважение друзей и семьи – все! Я ведь рассчитала… Мать возвращается в семь, братья из спортзала в семь тридцать. Набрала еле теплую воду. А потом, когда никто из них не пришел, мне пришлось выбирать: вылезать из ванной, позорно прятать порезы или… закончить. Мне терять было нечего. Нечего. Но тебе не понять.
– Ошибаешься, – дослушав одногруппницу, тихо произнесла Вероника. – Это ты плохо понимаешь, что значит «все».
Говорить о себе – этого