рыться в своих набедренных мешочках, доставая оттуда по щепотке засушенных и молотых трав.
Елисей и Лихолов подошли сначала к женщине. Она сидела на траве, в грязном драном сарафане и в лаптях. Взъерошенная прическа незнакомки отдаленно напоминала косу, только изрядно потрепанную. Белое, болезненное, почти мертвенное, лицо ее излучало дикий душащий страх. Как и от той девочки, что удалось спасти в прошлый раз, от всех жертв веяло ледяным холодом. Все они дергались или покачивались, и повторяли свое бесконечное и отчаянное:
– Туга! Туга! Туга!
– Морок отступил, ты свободна.– Ласково проговорил женщине Лихолов, присаживаясь рядом с ней на корточки.
– Нет! Нет! – задрожала женщина, нервно теребя волосы на висках.– Туман защищал. Он давал силу. Внутри тумана я ничего не боялась. А снаружи мир жесток! Здесь кровь! Здесь боль! И нечем себя защитить! А скоро и вовсе конец! Всему скоро конец!
Вдруг она бросилась на Лихолова, схватила его за плечи своими ледяными худыми пальцами и заорала:
– Верни! Верни меня в туман! Туга! Туга!
Лихолов на мгновение и сам вздрогнул от ужаса. Но мужчина вдруг жалостливо погладил женщину по голове и повернулся к Елисею с вопросом:
– Какие песни у вас поют влюбленные своим девушкам?
Юноша задумался на один удар сердца и потом запел:
В лунном сиянье снег серебрится,
Вдоль по дороге кобылка мчится
Динь-динь-динь, динь-динь-динь —
Колокольчик звенит,
Этот звон, этот звон
О любви говорит.
В лунном сиянье ранней весною
Помнятся встречи, друг мой, с тобою.
Динь-динь-динь, динь-динь-динь —
Колокольчик звенел,
Этот звон, этот звон
О любви сладко пел.
С каждым пропетым словом женщина немного успокаивалась. В конце концов, она снова села, отстранившись от Лихолова, и тихо-тихо заплакала.
– Где твой возлюбленный? Были ли у тебя детишки? —ласково спросил Лихолов.
– Да… Да… Супружник был… С большими горячими ладонями. Обнимал меня за талию и шептал на ушко: «ромашечка ты моя лесная, лучик ты мой ясный», помню, помню… был… Но жила я в страхе, ужас бродил по лесам и захаживал иногда к нам на поля, где я урожай собирала… страшно было очень… тоска меня гложила… и вот, однажды, пришел туман и забрал меня… и холод залил в сердце, в разум. Туман дал мне силу, и страх ушел. Была я сумерками, была я сырой печалью, по лесам ползала, но никто меня не мог уже обидеть, ибо я была туга, и туга была мной…
– Из какой деревни твой муж? – пытался расшевелить ее Странник.
– Не помню… Не знаю… Туман все пожрал, всю память… Ничего не помню, ни кто я, ни откуда. Корней своих и предков своих не помню… – она подняла на Лихолова глаза полные слез.– Только самое теплое помню, то, что никаким холодом не заморозить: танцы помню, песни наши у костра…