издательской системе Ridero
I. Гэтшир, третий этаж
– Ни любви мне не надо, ни мира. Сто лет под небом прошу, – Лея говорила быстро и громко, пока было можно.
Рони не скрывал презрительной ухмылки – на его веку попалось немало воробьев, что срывались с крыши, отмолившись и пять раз перед вылазкой. Вот только он был не простым воробьем, а из Рьяных. И потому никакие суеверия, смена погоды или сход звезд им не помешают. Их стайка забилась под дождевой короб, выглядывая добычу в соседнем квартале.
– Ни мира…
– Под небом…
Трое повторили ее воззвание к Распорядителю – едва обросший усами Серж, высоченный лоб Даг, и слишком взрослый для вылазок Ильяз. Тридцать семь – это уже нелетный сезон, как говорила его сводница с небом – Жанет.
И слово свое, к чести, всегда держала. Рони был ее последним птенцом. Самым лучшим.
«После такого и к земле не страшно вернуться», – похвалила она его после налета на монетный двор. И более ее на крышах не видали.
– Рони! – зашипела на него Лея, почти растворившись в ночном мраке. Позади нее, то ли трубами из черепицы, то ли тенями замерла стая.
Вылазка началась.
«Горячая твоя кровь, искрой вспыхивает. – созналась Лея два года назад. – И не скажешь, что рожден на соседней земле, да в Рьяных не по крови».
Рони, как старший по званию, приценился к Гэтширу. Сегодня под их ногами, там, в переулке Беренг, собирают особый заказ: десять золотых печатей. Ручная работа, месяц чужих усилий, и уже завтра пошли бы они по морю на острова, в таком же золоченом ящике под семью замками… да только стая их заберет еще до рассвета, не поймав ни единого проклятья в спину.
Это похлеще, чем монетный двор.
И Рони откликнулся на зов улиц, не побоявшись – его свобода вдвое больше, чем у любого из пешеходов. Моряки глумились над сухопутными крысами, ремесленники – над палубной нищетой. Он же имел право презреть и тех, и других.
Крыши Гэтшира склонили свои головы перед воробьями. Ильяз гулял по ним бесшумно, но с нервозностью – лишнее движение плечом, окаменевшая шея, слишком широкий шаг. Лея порхала, словно колибри, а следом за ней маячил Серж. Не самый тихий из стаи, но самый надежный: щеки раздувает под тяжестью дел, а все равно управится с каждым.
У Рони – самый острый слух, мягкое крыло, и чутье десятерых. Услышит каждую ворсинку на ткани, уведет погоню, да с хвоста сбросит, как пыль с плеча. Не найдется столько сил у Жанет, чтобы им каждый день гордиться.
Они поравнялись. Слева забормотал Серж, неожиданно явив себя и как любителя арифметики:
– Дюжин семь, грят, можно набарыжить. Это на каждого по…
– Схлопнись, – предостерег Ильяз. Без злости, но громче, чем говорил обычно.
Издали витая решетка дома Ремесел смотрелась дешевым частоколом. Особенно в этот час, когда и пьянчуги устали пить, да разлеглись вповалку. Рони сверился с образом в памяти – не изменилось ли чего, не перенесли ли ворота с последнего визита, не прибавилось ли соглядатаев. И так ли тускло мерцают лампы, как прежде: поставленные больше для вида, чем для охраны.
– Все тихо, – одним знаком сообщил он стае. Выпрямленные пальцы, что клинок вместо ладони. И указывают прямо на зазор между крышами, по которым они не раз «гуляли» внутрь забора, и обратно. Парадная для воробьев: ни дворецкого, ни гостей для встречи не надо.
Хищная улыбочка Леи угадывалась и в полутьме.
***
В гостях воробьи вели себя, как дома. Рони откупорил окно на чердак, свесившись летучей мышью со ската крыши – только Ильяз его и придерживал. А до этого сделали-то всего один крюк, скрывшись от взгляда охранников. Даже псы, которых муштровали получше всякого сторожа, повели носами в воздухе, да не учуяли никого – так хорошо дурит нюх раствор Жанет.
Зашли внутрь, не расшаркиваясь, ног не обтирая: уйдут раньше, чем подсохнут их следы.
Даг запоминал план здания оба дня и ни на одном повороте не запутался. Довел стаю до лестницы вниз – так оно быстрее, и охрана только снаружи осталась, да на первом. Рони покрутил головой: любопытствовал, схватывая мельчайшие детали. И здесь не оплошал.
Сразу видно – приличное место: по ночам работники спят, а не вкалывают на благо графьёв. Милее условий и не придумать, даже для подмастерья. Потому и ходи вальяжно по коридорам, вскрывай замки, бесшумно пританцовывая – только сенокосца в углу спугнешь или моль.
Так Рьяные и поступили, разве что, танцевать настроения не было, хоть у Леи и походка пружинистая, будто кружится под музыку. Сержа оставили на дозоре у первых ступенек: там и сторожа приметит, и окна караулить можно.
Беззвучно стекли вниз, как талая вода с листочка, уже вчетвером. Даг чуть впереди, Лею с двух сторон прикрывает с Ильязом, а Рони вослед: прислушивается, со спины сторожит.
Хороший цех, и декор богатый, будто и не воруют здесь ни работники,