вызывала удивление, насколько глубоко может резец времени прочертить на лице годы. Казалось, что морщины у нее глубиной до костей.
– Девко, ты не шугайся. Я, может, страшная, но я же не Егишна, а человец верующий, – сказала Серафима, переваливаясь подошла к кровати и села на нее, хрустнув матрасом.
– Я таких, как вы, не в первый раз вижу. Навидалась, – вздохнула Марья.
– У нас на деревне-то много дворов было, а как нацали мереть – и все повымерли. Одна я старуха и осталась. Палладия совсем еще молода против меня. Што там…
– А сколько тебе, бабушка?
– Я после семидесятого года перестала щитать. На што оно мне?
– А Палладия тебе родная?
– Как же, тетка по матери я еёшная. Я же обет дала, что девицей помру. А как тяжело было энто, нельзя сказать! Я ить красавицей была. Таковой баской, таковой баской! – и Серафима закачала головой, как китайский болванчик.
Марья улыбнулась в сторону.
– Пойду я в вашу кухню да сварю вам супчику. Хотите? – спросила она старуху.
– Супцику? А-а-а, нет уж! Я знаю, что в мои года его нельзя исть. Я только хлебца с водицей.
– И все?! – испуганно спросила Марья.
– И все. Да потому и живу, девко!
– Да что вы меня все «девко», «девко»… Мне уже сорок лет.
– Да ну! Да ну тебя, не востри!
– Правда.
– Да не бреши!
– Я честно говорю.
– Да ты брехуха ишшо!
Марья полезла за паспортом в рюкзачок.
– Что ты мне кументы кажешь, я ить не уцона!
– Как?! – оторопела Марья. – Такое бывает? А как же ликбез? Неужели тут ликбеза не было?
Старуха встала с кровати, сложила руки на животе и гордо изрекла:
– Уцение ваше суть бесовский мракобесный вой. Про то знаю. Матерь моя, и бабка, и прабабка говорили так: «Есть умный, а ткать не уцон». И поле не каждый опашет, и лен не каждый сработает. Вот и думай про то.
– Вы точно из старой веры.
– А откуль же ишшо!
И Серафима показала единственный зуб и голый рот.
– Давно оттуль. И про бесовство знаю.
Серафима поманила Марью пальцем. Марья вошла в избу, ступила на влажноватые половички, лежащие на выскобленном сером полу.
Серафима, заглянув в спальную, где спала, отчаянно храпя и подергиваясь, Палладия, завела Марью в горницу. Там в межоконье висело огромное вышитое голубками полотенце. Серафима приподняла его.
– Не цомные мы! У нас во цего есть! Про «поженимся давай» смотрим.
Марья хотела засмеяться и прикрыла рот запястьем.
– Хороший телевизор. Очень хороший! Дорогой, – сказала она. – И что, кроме «Давай поженимся», ни новостей, ничего больше не смотрите?
– Да ну их к бесам, осподи прости! – махнула рукой Серафима и скрыла телевизор под голубками. – Ты только ым не говори, а то…
И Серафима грустно посмотрела