и убогого текстиля китайского производства: платков и юбок с дикими, не монастырскими принтами.
– Света, посоветуй девушке, какой у нас хлебушек самый вкусный, – сказал Георгий продавщице.
Света, уже отложившая амбарную книгу и сидящая над судоку, махнула головой в косынке.
– Ты сам печешь, ты и советуй. Кому, как не тебе, лучше знать-то?
– А я люблю весь свой хлеб. Но вот ковриги с изюмом – больше всех. Вы же Палладии берете? Ей иногда наш пономарь Савва носит. Или я. Она ест только серый. Серафима любит сухарики мочить. А вы попробуйте вот – кукурузный с семечками…
Марья снова покраснела.
Но тут в магазинную прохладу ворвался молодой монашек с еле заметными усиками.
– Георгий! Тебя игумен требует. Быстро, быстро! – задыхаясь, сказал он и уперся руками в свои колени. – Уф… в гору да с горы…
– Игумен? – Георгий помрачнел и растерялся. – Еще увидимся, Марья! Думаю, вам наш хлеб понравится… – И обратился к монаху: – Савва, давай ящики грузить и вместе поедем.
– Давай.
Савва и Георгий вышли из магазина на жару. Над монастырем все звонче, все причудливей гудели и позванивали колокола.
– Хороший мужик, – сказала Света, не отрываясь от судоку. – Выбрали чо, нет?
Марья, пробежавшись взглядом по полкам с хлебами, красиво завернутыми в пергамент с логотипами монастырской пекарни, кивнула.
6.
«Что-то в этом есть… И в ней что-то есть», – думал Георгий, поднимаясь в гору рядом с телегой, на которой, болтая ногами, сидел Савва и, задыхаясь, рассказывал о недавнем происшествии.
– И до нуля, брат, до нуля срезан! И там же погнил… Никак дня три лежал под росой, а там дождь – и все загублено.
– А вообще, кто сеял-то? Зачем?
– О! То разве наше дело? Я как-то спрашивал у отца Евлампия, так тот закидал руками: мол, не лезь, отец настоятель сам разберется! Землю, говорит, дали на время чужим. А что за чужие, в ум не возьму. Кто они могут быть? Кто угодно…
– А кто там в колокола разыгрывает вместо тебя?
– Это иеромонах. Так хорошо, так славно, а?
– Славно… – сказал Георгий, задумавшись.
До ворот монастыря они молчали, но когда, грохоча колесами, поехали под ворота, Савва спрыгнул и, коротко попрощавшись с Георгием, скрылся в дверях трапезной. Ему пора было читать за трапезой жития.
Настоятель разоблачался в ризнице после службы, и Георгий пошел сразу к нему.
Дьякон, бледный молодой человек с клочковатой бороденкой, беседовал с настоятелем, когда постучался Георгий, но почти сразу вышел. Настоятель, в одном подряснике, подвязанный пояском, принял пекаря наедине.
Его высокопреподобию настоятелю Ионе не исполнилось еще и пятидесяти. Вид у него был грозный из-за сросшихся бровей и орлиного носа да вечно спесиво изогнутого рта. Это отвращало от бесед с отцом настоятелем огромное количество мирских, желающих «попроситься на житье» в монастырь. Обычно