А то я вот тоже зашла книжоночку на ночь полистать.
– Романчик с неприличным названьем?10
Эта ассоциация мне показалась смешной, и Ира увидела в ней знак для несдержанных действий.
– Мой неприличный романчик – это ты, Самородский, – сказала она, и провокация искрой пробежала по её зачернённым ресницам. Я приоткрыл было рот для внеочередной сальности, на которые так горазд, но в самый последний момент вспомнил, что нахожусь на пути к исправлению.
– Забудь, обо мне, уважаемый читатель, – из меня все страницы теперь вырваны.
– А я, может быть, юный книголюб! – продолжила она. – Я проглажу тебя горячим утюжком и вклею все твои недостающие листочки.
Тут она взяла меня за руку, вывела под свет уличного фонаря и, преломлённая в талии, выставила передо мной своё аппетитное бесстыдство, как бы вопрошая:
– Ну, что скажешь?
– Ты, как Масленица.
– В смысле?
– Столько же теста, жареного на масле, – пояснил я.
– Ты что – дурак, Самородский?
Её реснички задрожали, подбородочек затрясся, каблучки начали оступаться и проваливаться в щели брусчатки. Ну, что мне оставалось делать? К тому же она была так красива…
– Я у тебя первый, конечно? – подмигнул я, когда мы снова вышли под свет московских фонарей.
– Ну, – чирикнула она, намотав бронзовый локон на указательный пальчик, – если не считать предыдущих, то – да, первый.
Она порхнула ресницами и сгинула в тумане предрассветного утра.
Я же остался стоять на китай-городском пустыре, растворяясь в ультрамариновых парах своего сексуального экспромта. Повернулся лицом к витрине, где, как в зеркале, без всякой лести отразилась моя изломанная беспутством фигура, и подумал: «Наверно, она так передо мной извинилась. За весь тот священный позор, которому прилюдно меня много раз подвергала. А я, стало быть, её извинил. И что ж теперь? Друзья?..»
Семейный триллер. Продолжение
«Ах, как Она была соблазнительна в отблеске этих свечей! Тени от ресниц ложились на щёчки глубоко и ровно, глаза укрупнились и потемнели и стали похожи на две океанские впадины с несметными сокровищами затонувших кораблей в их недрах. Малейшее движение было преисполнено кошачьей грации и изящества. Бретелька то и дело соскакивала с её хрупкого плеча, а в глазах и на губах играла роковая томность, уверенно сочетаясь с вороватой застенчивостью.
– Ты прекрасна, – выдавил Он из себя комплимент и, смилостивившись, добавил: – Я восхищён.
– Спасибо, любимый, это всё для тебя. Разреши, я за тобой поухаживаю.
Она распределила по тарелкам самые красивые куски рыбы, а Он налил в бокалы вино и ласково в пространство произнёс:
– За тебя, красавица.
– За нас, – подхватила Она, протягивая бокал для соприкосновенья. Он сделал вид, что не заметил этого движения