дуб, неприбыльный».
Очень хотелось посмотреть, сколько прошло времени с тех пор, как она спряталась в зарослях от приближающейся машины. Но заряда телефона оставалось совсем мало, и каждое включение экрана приближало момент, когда связь прервется.
Машина, кстати, у мегалитов не задержалась: подъехала, остановилась, вышел из нее какой-то мужик, огляделся и уехал. Видно, не понравились ему доисторические камни. А может, просто не туда свернул, заблудился. Ничего, в общем, такого. Может, и стоило попроситься к нему в попутчики до ближайшей деревни. Но Дина велела сидеть тут и ждать.
«Значит, будем сидеть, ждать и думать свои невеселые мысли, да, Рыжий?»
В животе заурчало от голода, начала мучить жажда. Ее слегка подташнивало: видимо, организм реагировал на ту дрянь, с помощью которой ее вырубили утром.
«Стоп. Думать об этом будем потом, когда выберемся. Сейчас нельзя, потому что нельзя слететь в панику и поддаться страху. Кто бы меня ни похитил… Ох, черт, меня похитили, я жертва похищения…»
– Так, все, – вслух произнесла Анна, достала многострадальный леденец от кашля, подумала и спрятала обратно в карман. – Скоро приедет Дина. Привезет еды и воды. А пока сидим, дышим свежим воздухом. Тут тихо, спокойно, никто не найдет. Предупреждали умные люди, что придет время – буду разговаривать с котами, – нервно хихикнула Анна. – А что делать, Рыжий, если больше не с кем. В общем, слушай, Рыжий. Живешь себе, хлеб жуешь, а потом раз – и ты вовсе не ты, и родители твои не родители, и все, что было ДО, – обман и неправда. То есть, вообще все, понимаешь? Родилась ты не там, где думала. Зовут тебя иначе. И прожила ты тридцать лет и три года не своей, а чужой жизнью. Тебе ведь от рождения тоже совсем другое полагалось. Ты когда на ферме в мамкино брюхо лапами упирался, тоже не думал, что будешь сидеть у меня под курткой и ждать Дину. Но что-то пошло не так…
По правде говоря, «не так» пошло не что-то, а вообще все, причем еще до ее рождения. Но разбираться в этом Анна не хотела, хотя с самого начала знала, что однажды все равно придется. Придется прочесть до конца письмо, оставленное матерью. Обдумать каждое слово, каждую букву, и решить, что к ней чувствовать – к женщине, превратившей жизнь своего ребенка в ад. К мужчине, который не смог защитить их обеих. К другому мужчине, который творил зло, зная, что это зло. Что надо будет заново знакомиться с собой, помня, что ты – часть и порождение этого зла.
Делать вид, что кровь ничего не стоит, не выйдет. Можно попробовать принять, но забыть не получится. Тем более, чтобы забыть, сначала надо вспомнить.
Вот и Джон говорит: «Вспоминай. Вспоминай, что там было, на вилле “Ласточка”, когда я привез из Анголы коробку с письмами и камнями. Детство свое в русской деревне вспоминай, может, мать что-то говорила. Любая мелочь важна. Ведь вспомнила же ты земляничный дом и ласточек».
Каждый раз, приезжая в Синтру, Анна пыталась вспомнить. Бродила по дому, по саду, смотрела на подступающие к поместью горы. Но дом помалкивал, горы тоже хранили молчание. И старый мажордом Зе молчал, потому