улыбкой. – Будет опричнина, будет самодержавие. Вы согласны, Елизавета Николаевна?
– Ох, – вздохнула она. – Я в этих разговорах и так живу, а сейчас на отдыхе погружаюсь в такую оживлённую дискуссию о судьбах Родины… Конечно. Конечно, нужна опричнина для переделывания системы. В чём, например, была существенная разница между политикой лидеров СССР для простых людей? По сути, и не было разницы. Все годы жили с одной главенствующей идеей. И при Сталине, опричнике и самодержце, и при Брежневе с начинающейся олигархией номенклатуры, идея была одна, пронизывающая жизнь каждого человека. Рухнул Союз, пропала идея и до сих пор Российская Федерация со всеми своими разными правителями строится на идее «КОКБ» – кумовство, олигархия, коррупция, бюрократия.
– Sur nos canaux d’opposition, elle serait applaudie,15 – сделал шёпотом ремарку епископ.
– Не важно придёт ли к власти системный человек или ярый оппозиционер. Только поменяв идею, политическую структуру и перевернув вообще все сложившиеся шаблоны кумовства, коррупции и бюрократии, страна будет жить по—новому…
От таких пафосных и неожиданных для федерального служащего, занимающегося госпропагандой, речей о новой России все собравшиеся замолчали, обдумывая слова.
– Et j’aimais Poutine,16 – мягким голосочком пропищал священник Дирош, перебив тишину и треск камина, добавив: – С ним было и ясно, и весело.
***
После завершения разговоров за столом гости перешли в залу, по стенам которой висели коллекционные картины Ренуара. Елизавета Николаевна начала свой деловой разговор с еврокомиссаром. Епископ Евгений спорил о нравственности некоторых картин с отцом Дирошем. Нарьевич описывал мадам Лимазо перспективы каких—то инвестиций. В определённый момент Евгений подошёл к роялю из красного дерева, плавным движение открыл крышку и молча заиграл… Сложно сказать почему, но заиграл он четвёртую прелюдию Шопена, наполненную тоскливым чувством оставленного романтика. Он, закрыв глаза, мягко гладил клавиши, получая эмоциональную разрядку, извлекая чудесные звуки из старинного инструмента… Орлова внимательно смотрела на епископа с таинственной ухмылкой на лице, странным казалась ей такая грусть этого внешне весёлого человека. В этот же момент она вспомнила маленькую подробность – ещё ни разу она не видела радости в глазах Евгения, даже когда он улыбался или смеялся, глаза оставались грустными… Сыграв последние тихие аккорды прелюдии, Евгений поблагодарил всех гостей за вечер, извинился и отправился в свои комнаты.
Елизавета Николаевна, когда мадам Лимазо, распрощалась со всеми и покинула гостиную, уехав на одной из четырёх стоявших во дворе машин, почувствовала беспокойство о своём ночлеге. Как ей – всегда готовой ко всему – не пришла в голову такая очевидная мысль? Тем более, что Нарьевич тоже уехал с двумя автомобилями. С Бийоном и священником она проболтала ещё полчаса, но беспокойство её не покидало.
– Вот и буря началась, –