за рамки массового прочтения, не привыкли включаться. Мечта быть понятой на тот момент ещё присутствовала, а на выходе – бесноватый негатив, причём необоснованный такой. Плоский. Было чувство, что люди целиком и не видели фильмы – так, помотали, зацепились за то, что вызвало инстинктивный дисбаланс, подавились булкой и начали отплёвываться, пеняя не на булку и себя, а на застывшую фоном картинку.
– Выпили пену с поверхности?
– Да. Причём не распробовав, залпом. Когда ты вещаешь что-то с целью вызвать эмоции, неподдельные, ставящие в неудобную позу смотрящего, надо быть готовой к судилищу, назиданиям. Тогда я была наивнее. Искренне хотела нарваться на эмпатию.
– А как же нынешний фильм? Пропаганда в суициде, в жестоком обращении с животными. Что там ещё? Садомазохизм.
– Так его и интерпретируют, – рассмеялась Влада, непринуждённо откинувшись на спинку стула. – Стопроцентно.
– Так что? Это уже не пугает?
– Нет. Я посмотрела на ситуацию с противоположного угла. Подумала: раз я достала из себя что-то, что кольнуло людей, заставило срезонировать, причём зрелых людей, гораздо старше меня по возрасту – выходит, у этого «что-то» есть жизнь. Есть какое-то более глобальное значение, нежели лайки и положительные комментарии. Люди не прошли мимо, ограничившись нейтральной оценкой, а выказали милость остановиться, предать публичному суду идеи развратного автора и подопытных актёров. Реакция, каким бы цветом она ни окрасилась – это лакмус, выявляющий болячки. Хуже, когда ничего не трогает.
– Я согласен. Почему-то на ум Мэнсон пришёл.
– Его не понятая консервативным обществом провокация?
– Не понятая – как минимум, – кивнул я. – Так что?
– Что?
– Если я отыщу свои треки, кинешь мне эти аморальные фильмы?
– Окей. Но по-честному, ладно? Ты мне трек – я тебе фильм, а если не найдётся, то и забудем.
– Конечно. Только ты не ответила.
– На вопрос о том, почему возникли маразматичные фильмы, а не живопись, музыка или что-то иное, более сглаживающее острие бытия?
– Да.
– Тебе всерьёз интересно?
– А как ты думаешь? Не каждый день вижу перед собой человека, который насылает на себя шквал нападок.
– И на тебя.
– Вот именно – и на меня, – шутливо кивнул я, не понимая, где те рамки, что обрамляли нас в баре. – Имею право знать, не в секте ли я. Вдруг ты путём гипнотического внушения вынуждаешь людей быть сопричастными к твоим работам.
– У тебя, кстати, есть повод так думать, – произнесла она с чувством вины, намекнув на сцену, завершившуюся слезами. После чего тем же тоном продолжила. – До семнадцати лет я мало что понимала. Жила, как растение – водой поливали, и хорошо. Музыкалка, художка, курсы по журналистике – ходила туда, как на работу в несколько смен, но сказать, что мне это нравилось – не скажу. Ни в музыке, ни в рисовании, ни в чём-либо другом не получалось раскрыться, будто блоки держали.
– В виде