конечно, никто. Он все еще видел, как сумасшедшая старуха треплет его по подбородку, смеясь, как гагара, и снова и снова повторяя это имя. Нельсон гребаный Эдди! Неудивительно, что он изменил свое имя по одностороннему запросу на чуть менее смешное Эдди Нельсон, как только ему исполнилось шестнадцать.
Его внимание привлекло какое-то существо, двигавшееся в подлеске сбоку от его тропинки. Какая-то рыжая тварь.
– Отвали! – крикнул он в ту сторону, и животное вдруг исчезло – только листва чуть шелохнулась, показывая, что когда-то оно там было. Эдди выключил iPod, который он слушал, выдернув крошечный наушник из уха и затолкав провод в нагрудный карман. В замке в последние дни толковали о неприятных существах, бродивших в лесу, и, хотя мысль о встрече с одним из них его не беспокоила, все же лучше сосредоточиться на тропе впереди, а не на Боно и U-мать-его-2.
Отвлекшись совсем ненадолго, он вернулся к мыслям о своем гнилом воспитании. Старую спятившую бабку Эдди сплавили в психушку, когда Нельсону было пять лет, и вскоре после этого обеспокоенные социальные работники сочли, что его наполовину дебильная мать-одиночка не сможет воспитать сына должным образом. С тех пор он принадлежал социальным институтам. О своей жирной шлюхе-матери он помнил только то, как она с ехидной ухмылкой, говорившей, что рада от него избавиться, подняла и передала его в руки пришедшей за ним женщине. Она, конечно, не плакала, равно как и он. Он просто был рад оказаться вдали от нее, там, где его регулярно кормили и где были игрушки.
Тем не менее, какое бы облегчение он ни испытал, его личности уже был нанесен ущерб. Другие дети его не любили, да и ему никто не нравился. Каждые несколько месяцев он оказывался в другом доме для подвергавшихся дурному обращению или осиротевших детей. Наконец он прибыл в заведение, весьма отличавшееся от всех остальных: дисциплина и наказания были такими же, но там происходило и что-то еще: попечители словно бы следили за ним, чтобы увидеть, как далеко он пойдет. Юный Нельсон был коренастым и очень сильным для своего возраста, и он не только наслаждался жестокостью, но испытывал едва ли не научный интерес к тому, сколько боли он может причинить тому или иному существу, пока в дело не вмешается смерть.
Дело в том, что Нельсону нравилось убивать: насекомых, мелких животных и птиц, особенно воробьев и малиновок, которых ему удавалось поймать, соблазняя их панировочными сухарями. Чем мельче и хрупче птица, тем лучше: он выбрасывал руку к паникующей жертве и на лету крепко зажимал ее в кулак. Потом медленно раздавливал ее насмерть, радостно внимая ее слабым пискам, подобным сигналам бедствия, и треску крошечных костей. Не меньшее удовольствие он получал, когда ловил слепня, отрывал ему крылья, а затем по одной отделял нитевидные ноги, пока не останется лишь малюсенький и неподвижный, но все еще живой организм, который можно было поместить неподалеку от центра паутины. Он терпеливо ждал, в одной руке держа увеличительное стекло Шерлока Холмса, украденное из кабинета биологии, а пальцами