лежишь… и тебе не мало.
Зозулин. Лежишь в коме.
Ткаченко. В коме – это комично… я из лыж, и мне твоего Попихина не обломать, но ветеран парусного спорта Олег Матвеевич Седьков замесил бы его, как цемент. Со скорым наступлением трупного отвердения.
Зозулин. И откуда у Седькова эти навыки?
Ткаченко. А он проводит регату. Наш Петр Палыч проводит «Усть-Куйгинскую лыжню», а Седьков «Анадырскую регату». В Анадырском заливе. Какие суда в ней участвуют, я не запомнил, но народ на них прожженный – сдвинутый на сдвинутом. За приз в семьсот долларов кто еще на десятиметровые волны пойдет?
Зозулин. Вы, наверно.
Ткаченко. Я на посудине ревматолога Базилевского из гавани выплыл, но у нас забарахлил движок и мы были отбуксированы назад. Рассевшись потом в пивной, Базилевский все ворчал, что если бы не какой-то клапан, нас бы и след простыл… а я ему сказал, чтобы оправданий он не искал – кораблик у тебя твой, и его технические неполадки не на ком-то, а на тебе. В общем, мы в объятия друг другу не бросились.
Зозулин. В клюв никто никому не сунул?
Ткаченко. Да мы, в принципе, товарищи. Желай он мне гибели, он бы не отговорил меня идти на банкет, что закатил Седьков, когда регата финишировала. Я бы из-за неопытности пошел и острые углы бы не обошел – в рубилово бы влился. Седьковские шпиперы и матросы с юнгами, зенки залив, в кутерьме машутся всей толпой, и тут я к ним на свеженького. Точнехонько под размашистую серию самого Седькова. Дорогие любители лыжного спорта! Имеем честь вас уведомить о кончине самобытного тренера Виктора Петровича Ткаченко!
Зозулин. С ревматологом вас свели лыжи?
Ткаченко. Ревматизм прихватывал не меня. В нашей областной команде он развился у прикрепленного к ней психолога Цаплина, которого Базилевский и подлечивал. Не упуская возможности ему сказать, что ваша болезнь неизлечима.
Зозулин. И психолог попадался?
Ткаченко. Орал на всю округу, что покончит с собой.
Зозулин. А он ведь психолог… ему поручают других успокаивать.
Ткаченко. Успокоит он! Себя не может, а других конечно! Боль у него ничтожная, а кричал, как я не кричал, когда у меня связка на ноге порвалась! Тебе не дано понять, что это за боль… и в воспаленном мозгу в виде кошмара витает то, что на лыжню я больше не выйду.
Зозулин. Разве лыжники из-за таких травм на покой уходят?
Ткаченко. Я не ушел. Мне вживили связку покойника. Обыкновенная практика.
Зозулин. У кого ее для вас изъяли, вы не спрашивали?
Ткаченко. Ненужная для меня информация. Как его звали, за что его отправили к праотцам… смерть-то, пожалуй, насильственная. У древнего старика связку бы для меня не забрали, а брать ее у умершего от онкологии недопустимо – болезнь же могла и ее затронуть. Неявно затаиться, а через годы проявиться. Когда связка уже давно моя. А если так и случилось?
Зозулин. Для спокойствия я бы ее из себя вырвал.
Ткаченко. Всю ногу бы себе разворотил?
Зозулин. Вскрыл бы,