законы исполняйте и Мои постановления соблюдайте, поступая по ним. Я Господь, Бог ваш. Соблюдайте постановления Мои и законы Мои, которые исполняя, человек будет жив. Я Господь [Бог Ваш]».
Теперь он не спрашивал про скобы, теперь ему было ясно.
Всем теперь было ясно.
Но вы только не подумайте, что обиженные, они же опущенные, они же испорченные, они же чушки, они же петухи, они же пидарасы, одним словом – неугодники, взяли вот так и поверили – нет, все было сложней и глубже, гораздо сложней и глубже, чем, глядя на них, можно подумать.
Ну, во-первых, не ни с того ни с сего – подоплека у этого дела давно имелась.
Несмотря на свою отъединенность от жизни зоны, она была им не чужой, подгоняемые ветром, носящиеся над «Ветерком» идеи залетали иногда и в их вонючие пределы, и началось это с первого же приезда шершавого и жирного.
Монахи, они же фашисты, раздражали и одновременно интересовали – да, собственно, раздражение и являлось скрытой формой интереса. Но монахи были недостижимы и потому непостижимы.
Православные, они же сектанты, раздражали меньше, на них можно было не только смотреть, но за ними можно и подсматривать, не только слушать их, но и подслушивать.
То есть какая-то информация доходила.
Памятная всем установка креста над «Ветерком» вызвала дружное негодование: «У всех зоны как зоны – со звездами, а у нас, как кладбище – с крестом», но к негодованию примешивалась неожиданная гордость: «Звезды у всех, а крест только у нас».
То есть процесс брожения в 21-м отряде начался задолго до того, как Бог заговорил с ними в письменном виде, но надо сразу сказать, что первым забродил в них тот самый продукт, с которым они постоянно имели дело. Была раньше, да и теперь, говорят, еще есть, на бескрайних русских просторах народная забава: развести килограммовую пачку дрожжей в ведре теплой воды и вылить ночью соседу в его вечно переполненный сортир, а утром радостно проснуться под его вопли и матюки. Фашисты, сектанты и конечно же Игорёк, сами того не желая, плеснули дрожжец в постоянно томимую духовной жаждой коллективную обиженную душу, и из нее поперло сперва то, что плавало сверху, – отсюда и зависть, и ненависть, и страх, и презрение, но вся эта грязная пена, как положено, в конце концов осела, готовя коллективную обиженную душу к встрече с Богом.
Однажды случилась яростная дискуссия, тему которой определил Немой, начертав на земле каблуком кирзача искомое понятие:
БОХ!
– Есть! – сказал Суслик.
– Нет! – сказал Почтальон.
– Эфь! – сказал Немой (Есть!).
– Есть! – сказал Зина.
– Нет! – сказал Хомяк.
Обращает на себя внимание категоричность суждений чушков, но ведь еще с первого нашего с ними знакомства стало ясно, что люди эти полутонов, полумер, полуоборотов не признают – заводятся сразу и на всю катушку, невнятное и уклончивое «с одной стороны – с другой стороны» глубоко противно их бескомпромиссным натурам, причем чем больше, чем важнее тема, тем они бескомпромисснее, а тут куда уж больше, где уже важнее…
– Нет, –