шутка ли – тогда передрался весь отряд, и победителей в той драке не оказалось – вот как забродило!
Еще не рассосались после драки синяки и шишки, а дискуссии продолжились.
– Бога нет, а монахи есть? – так неожиданно и парадоксально сформулировал свой вопрос Шиш, и все надолго замолчали, не зная, как на него ответить. А надо сказать, к Шишу в последнее время прислушивались, рейтинг его в отряде резко скакнул вверх, после того как он однажды ночью рассказал о печальной судьбе жителей древних городов Содома и Гоморры, против которых было применено секретное оружие – божий огнемет.
Пытливый ум Шиша не знал покоя, боролся, искал, находил, не сдавался, даже в такой сложной науке, как языкознание, знал этот товарищ толк.
– Почему, – вопрошал всех Шиш, – если часто-часто повторять слово харя, то получится – ряха, и если ряху повторять, опять же харя выйдет, а Бог, сколько ни повторяй, так Богом и останется?
А ведь и правда, и что тут ответишь, что возразишь?
Но – про монахов…
Про сектантов обиженные всё знали, про оглашенных знали еще больше, да и Игорёк не был для них такой уж загадкой, а вот фашисты, монахи то есть, загадкой оставались, не загадкой даже – тайной. Потому-то их так заинтересовало, что крикнул из мотоциклетной коляски о. Мардарий, потому и услышали они вместо произнесенного на самом деле «здравствуйте-нат» страшно обидевшее «затраханные».
Все больше в вопросе существования Бога запутываясь, обиженные еще больше непонятно на кого обижались, утешаясь в своей обиде и перед собой красуясь. Верно, прав был папаша Карамазов, утверждавший, что «не токмо приятно, но и красиво иной раз обиженным быть». Болезненный процесс брожения обиженных душ завершился в ночь с тринадцатого на четырнадцатое ноября одна тысяча девятьсот девяносто девятого года, когда весь «Ветерок» не спал в ожидании поединка, призванного определить всю дальнейшую жизнь зоны, и уже на следующий день, в пламени болельщицких страстей, началась возгонка таинственного вещества, название которому чушки знали, слышали, но и представить себе не могли, какой силой оно обладает, какие преобразования может в человеке совершать. И катализатором нового процесса стал, вы не поверите, – стыд.
…Когда при счете «тридцать восемь» под рев трибун Хозяин вдруг сделался прямым, как будто кол снизу воткнули, сел на деревянный стул и одеревенел, и одновременно монах-великан вытянулся вдруг, как если бы другой великан, невидимый и куда более великий, потянул его сверху к себе, – вытянулся, задирая голову, глядя вверх и что-то там видя, и тут же стал ломаться в коленях, пояснице и груди, с грохотом обрушиваясь на деревянный помост, – именно тогда сгрудившимся, замершим на крыше дальняка Спортивный чушкам стало стыдно, и ой, как стыдно!
И опять не Хозяин – монах…
И дело даже не в том, что первый в тот момент еще сидел, а второй уже лежал, а в том, что одно дело сказать человеку: «Чтоб ты сдох», и другое, если он возьмет и вправду окочурится.
Не понял юмора фашист, близко к сердцу принял брошенные сгоряча