стенкам, многократно отражённые от кирпичных кладок новостроек, угловатым кольцом столпившихся напротив. В рассветные минуты этой застенчивой весны, прорываясь по диагонали между домами, солнце испускало жёлтые ласковые лучи, заглядывало на балкон и медленно поднималось по небосклону, а вечерами оно мерно освещало дом напротив, и оконные стёкла переливались как муаровая ткань, играя солнечными зайчиками.
Сашина небольшая квадратная комната, отгороженная дверью-купе от территории сестры, умещала большой шкаф, угловой офисный стол с заполненными полками книг, которые и стояли, и лежали, и башнями тянулись к потолку. На краю стола справа, ближе к дивану, лежала одна из купленных в начале января книг о женском предназначении, из блока которой как разноцветные языки десятков змей торчали клейкие закладки. Внутри печатные строки аккуратно были подведены заточенным карандашом, а часть умных фраз Александра вдумчиво выписала в пухлую тетрадь наподобие университетских лекций, призванных быть хорошим подспорьем для студента перед экзаменом. Ей нравилось делиться знаниями с Алексеем и рассказывать, что она со всей ответственностью подходит к созданию будущей семьи.
– Говорят, женщинам не нужно работать над собой. Мы должны избавиться от мужских качеств.
– Хорошая позиция. А что ты вернула в себе?
– Не скажу, – довольная, она улыбнулась, и румянец притягательно преобразил выразительные скулы. – Тебе приятно сейчас со мной?
Они сидели в его чёрном салоне «мерседеса» у шлагбаума рядом с домом её брата. Фоном играла одна из их песен, и вечер лип к чуть подмороженным стёклам.
– Мне всегда было с тобой приятно. И сейчас особенно, – Алексей не выпускал её руки и что-то рисовал на нежной сухой ладони.
– Значит, всё верно. Я сто-олько всего узнала. Даже чувствую, как мысли толпятся в очереди, чтобы по полочкам распределиться.
На верхней центральной полке стола в пол-оборота стояли семейные и личные фотографии и огромный, чуть меньше метра шириной, Сашин портрет, который нарисовал карандашом Алексей Вяземский в конце января. Над кроватью рядом с пробковой доской с прикреплёнными полароидными снимками, памятными записками, билетов из кино, театров и музеев, планами покупок и листочками желаний, висела та самая, подаренная сестрой жениха, картина маслом «Лисица». Рыжая красавица затаилась в сочной зелёной траве, и в её безупречно нарисованном глазу словно отражался заглядевшийся зритель.
Девушка села на диван, оглядывая скромные владения. За скользящей на мехах дверью справа тихо перелистывала тетрадь сестра, воткнув в уши наушники – безмолвный протест против контролирующего мира. Слева по диагонали через шершавый плиточный пол коридора даже сквозь закрытую матовую дверь в жаркую от готовки кухню с чадящим ароматом обжаренного лука и морковки для суповой заправки глухо болтала политическая программа, а мать, комментируя и будто переговариваясь с ведущими,