труднее. Я лишился лучшего из возможных доступа к ее чувствам. Она медленно и протяжно вздохнула, не открывая глаз, и спросила:
– Тогда что тебе нужно, Эдвард?
Нет, нормальным человеческим разговором это не назовешь. Почему она так себя ведет?
И как ей ответить?
Сказать правду, решил я. Отныне я буду с ней настолько откровенным, насколько смогу. Не хочу вызвать у нее недоверие, даже если заслужить ее доверие невозможно.
– Извини, – произнес я. Она вряд ли могла понять, каким виноватым я в самом деле чувствовал себя. Увы, извиняться за что-нибудь еще, кроме мелочей, было небезопасно. – Понимаю, я веду себя грубо. Но так будет лучше.
Она открыла глаза, они все еще смотрели настороженно.
– Не понимаю, о чем ты.
Я попытался предостеречь ее так убедительно, как только мог:
– Нам лучше держаться друг от друга подальше. – Наверняка она уже поняла это сама. Ведь она неглупа. – Просто поверь мне.
Она зажмурилась, и я вспомнил, что уже говорил ей нечто подобное – прямо перед тем, как нарушил обещание. И поморщился, услышав, как звучно щелкнули, сжимаясь, ее зубы: она тоже вспомнила.
– Какая жалость, что ты додумался до этого так поздно, – сердито откликнулась она. – А то не пришлось бы сожалеть.
Я потрясенно смотрел на нее. Откуда она знает о моих сожалениях?
– Сожалеть? Сожалеть о чем? – потребовал ответа я.
– Что не дал этому дурацкому фургону размазать меня по стоянке! – выпалила она.
Я замер в изумлении.
Как она могла подумать такое? Спасение ее жизни было единственным приемлемым поступком, какой я совершил с тех пор, как встретил ее. Единственным, чего я не стыдился, – наоборот, радовался тому, что вообще существую. Я боролся за ее жизнь с того самого момента, как впервые уловил ее запах. Как же она могла сомневаться в единственном добром деянии, которое я совершил во всей этой сумятице?
– Думаешь, я сожалею о том, что спас тебе жизнь?
– Я не думаю, я знаю, – возразила она.
Меня возмутила ее оценка моих намерений.
– Ничего ты не знаешь.
Насколько непостижима и запутанна работа ее разума! Наверняка она мыслит совсем не так, как другие люди. Должно быть, этим и объясняется тишина в ее мыслях. Она совершенно иная.
Она резко отвернулась, снова скрипнула зубами. Ее щеки раскраснелись – на этот раз от гнева. Стукнув книгами по столу, чтобы подровнять стопку, она схватила их в охапку и широкими шагами направилась к двери, больше не взглянув на меня.
Несмотря на все мое раздражение, чем-то ее гневная вспышка смягчила меня. Я так и не понял, чем именно, но в ее возмущении было что-то… милое.
Она шагала скованно, не глядя под ноги, и зацепилась за выступ порога. Все, что она держала в руках, разлетелось по полу. Но вместо того чтобы наклониться и подобрать свои книги, она застыла, даже не смотрела на них, словно сомневалась, стоит ли их собирать.
Рядом не было никого, кто бы мог наблюдать за мной. Подскочив к ней, я сложил