так долго его не открывали. Сделал глубокий вдох – последний на все то время, которое я проведу рядом с ней, – и медленно сдвинул в сторону застекленную створку, сжимаясь от каждого скрипа металлической рамы. Наконец щель получилась достаточно широкой, чтобы я мог проскользнуть внутрь.
– Мам, подожди… – бормотала она. – По Скоттсдейл-роуд будет быстрее…
Комната оказалась тесной – загроможденной вещами, беспорядочной, но не грязной. На полу возле кровати – сложенные стопкой книги, повернутые корешками от меня, возле недорогого плеера разбросаны диски с верхним из них в прозрачном футляре, без обложки. Кипы бумаг окружали компьютер, которому самое место в музее устаревшей техники. Там и сям на дощатом полу валялась обувь.
Мне нестерпимо хотелось просмотреть названия ее книг и дисков, но я решил лишний раз не рисковать. И вместо этого присел в старое кресло-качалку в дальнем углу комнаты. Тревога покинула меня, темные мысли отступили, в голове прояснилось.
Неужели ее внешность и впрямь когда-то казалась мне ничем не примечательной? Мне вспомнился тот первый день и собственная неприязнь к человеческим самцам, заинтересовавшимся ею. Но когда я вспоминал, каким увидел ее лицо у них в мыслях, я никак не мог понять, почему сразу же не признал ее красивой. Ведь это же очевидно.
В эту минуту – с разметавшимися вокруг бледного лица темными волосами, в заношенной дырявой футболке и растянутых спортивных штанах, с расслабленными в забытьи чертами и слегка приоткрытыми пухлыми губами – она выглядела так, что у меня захватывало дух. Вернее, захватило бы, с усмешкой поправил я, если бы я дышал.
Она умолкла. Должно быть, сон кончился.
Вглядываясь в ее лицо, я пытался придумать какой-нибудь способ сделать будущее сносным.
Мысль о том, чтобы причинить ей боль, была невыносима. Значит ли это, что единственный выход – снова попытаться уехать?
На этот раз семья не станет спорить. Мое отсутствие никого не подвергнет опасности. Ни у кого не возникнет подозрений, никто не свяжет мой отъезд с аварией.
Я медлил в нерешительности, как сегодня днем, и все, что приходило в голову, казалось невозможным.
Бурый паучок выполз из-за дверцы стенного шкафа. Должно быть, потревоженный моим появлением. Eratigena agrestis – паук-бродяга, судя по размеру – молодой самец. Когда-то считался опасным, недавние исследования подтвердили, что ущерб от его яда для человека незначителен. Но укус все равно болезненный… Я протянул руку и раздавил паука пальцем.
Пожалуй, мне стоило отпустить это существо живым, но невыносимо было думать о том, что даже оно способно причинить ей боль.
И вдруг все мои мысли приняли невыносимый оборот.
Потому что я мог перебить всех до единого пауков в ее доме, обломать шипы с каждой розы, которой она может коснуться когда-нибудь, преградить путь каждой машине, набирающей скорость на расстоянии мили от нее, но никакими силами мне самому не перестать быть тем, кто