она: умеет она добывать золотые».
И злобно рассмеялся он.
Два года еще прошло, и скуку стал испытывать Аслан-Гирей.
Каждый день он видел одно и то же: сановники изгибались перед ним, льстили и лгали, народ приветствовал его криком, и не радость, а страх слышался в этом крике.
Надоели ему пиры и охота, опостылела жена, ленивая, изнеженная женщина.
Тоска овладела им. Чего-то недоставало ему, но чего, он не знал…
И в одну бессонную ночь, лежа в постели, он вспомнил свою прошлую жизнь, вспомнил свою первую любовь. Гульнару вспомнил и лебедя, которого около колодца убил, и в тоске закричал он, рыдая:
– Лебедь! Мой милый Лебедь, где ты?!
И встал он с постели, вышел в сад и, бродя по темным аллеям, громко звал:
– Лебедь, Лебедь, где ты?
И спал сад, и глухая ночь молчала.
Машуко
Отчего потемнела степная даль?
Поднял ли ветер густую пыль с дороги, или же черная туча ползла перед дождем? Не пыль то была и не туча, а дым: горели аулы, подожженные крымскими татарами, полчища которых вел в Кабарду хан Каплан-Гирей.
По дорогам, по тропинкам бежали из аулов женщины, дети, старики, и горе сопровождало их. В лесную глушь, в горы забирались беглецы и, как звери, прятались в пещерах.
– Конец Кабарде пришел! – стонали старики, охваченные отчаянием, а женщины, в знак скорби, царапали свои лица до крови и голосили.
В степи строилось в боевом порядке кабардинское войско, но трусливый ропот уже прошел по его рядам, и заранее не надеялось оно на свою победу: не та уже стала Кабарда – раздоры, несогласие владетельных князей ослабили ее, и народ, забыв дедовские обычаи, успел развратиться, утратить воинственный дух. И ни в военных походах, ни в лихих набегах проводили время кабардинцы, а сидя в своих аулах.
Князья и уздени охотились в лесах, степях, пировали, устраивали конские скачки, ссорились между собой из-за пустяков и затевали побоища, а подвластный им народ работал на них, и в свободное от трудов время сидел в дымных саклях за чинаком бузы.
И висели на закопченной стене сакли винтовка, сабля и пистолет, а кинжалом рубили часто голову не врагу, а курице, когда надо было варить из нее суп.
До такого позора дожил кабардинский народ!
Выстроилось войско, и старый князь Алибек выехал перед ним на своем боевом гнедом жеребце и громко воскликнул:
– Воины! Враг многочислен и силен, и нам надо биться до последнего издыхания, чтобы победить его!
– Победим или умрем! – шумным криком ответили воины.
А из-за высоких курганов уже показались орды крымцев. Далеко растянулись они и вширь и вдоль, на конях, на высоких двухколесных арбах, запряженных волами и верблюдами, и пешие, как саранча, были они многочисленны, и земля гудела от топота ног, гул и стон шел по степи от человеческих голосов, скрипа арб, рева верблюдов и неумолкаемого крика ворон и коршунов, громадной тучей летевших вверху.
Князь Алибек махнул рукой, и трубач заиграл в длинную